Под градом катился с лица его мокрые клочки седых волос кто это
Опубликовано: 17.09.2024
1. Слуга объявил, что Печорина нет, он остался:
а) ужинать и ночевать у полковника Н. +
б) на почте
в) в другом городе
2. Печорин в знак приветствия:
а) кивнул головой
б) подал маленькую аристократическую руку +
в) взмахнул тростью
3. Когда Максим Максимыч хотел при встрече кинуться на шею Печорину, тот:
а) попросил не делать этого
б) бросился в объятия
в) холодно протянул ему руку +
4. На вопрос Максима Максимыча, что делать с оставленными им бумагами, Печорин ответил:
а) «Что хотите!» +
б) «Непременно сожгите!»
в) «Вышлите с оказией!»
5. В финале “Добрый Максим Максимыч”:
а) стал заискивающе проситься в экипаж
б) долго махал вслед рукой
в) сделался упрямым, сварливым +
6. Какую оказию из Екатеринограда ждёт рассказчик во Владикавказе:
а) казённое письмо
б) прикрытие из пехоты и пушки +
в) личные вещи
7. “Ведь сейчас прибежит. — сказал мне Максим Максимыч”:
а) растерянно
б) пренебрежительно
в) с торжествующим видом +
8. Признак некоторой скрытности характера Печорина рассказчик увидел в том, что тот:
а) не размахивал руками при ходьбе +
б) косил вокруг глазами
в) вообще не улыбался
9. Максим Максимыч предсказал, что Печорин:
а) угомонится и станет хорошим помещиком
б) далеко пойдёт
в) дурно кончит +
10. Рассказчик и Максим Максимыч встретились:
а) холодно
б) как старые приятели +
в) удивлённо
11. От чьего лица ведется повествование в главе «Максим Максимыч»:
а) автора +
б) Печорина
в) стороннего наблюдателя
12. Где происходят события, описанные в данной главе:
а) в Санкт-Петербурге
б) во Владикавказе +
в) в Екатеринограде
13. «В его улыбке было что-то детское. Его кожа имела какую-то женскую нежность; белокурые волосы … обрисовывали его бледный, благородный лоб, на котором … можно было заметить следы морщин …». Кто это:
а) Печорин +
б) Максим Максимыч
в) лакей
14. «Уж я всегда говорил, что нет проку в том, кто старых друзей забывает. ». Кому принадлежат слова:
а) Печорину
б) хозяину гостиницы
в) Максиму Максимычу +
15. О каких бумагах говорили Максим Максимыч и Печорин:
а) о личном дневнике +
б) о записках барышень
в) о долговых векселях
16. Укажите ответ Печорина на вопрос Максима Максимыча:
«…что поделывали?»:
а) работал
б) скучал +
в) служил
17. Куда отправлялся Печорин:
а) в Индию
б) в Москву
в) в Персию +
18. «…пот градом катился с лица его; мокрые клочки седых волос, вырвавшись из-под шапки, приклеились ко лбу его; колени его дрожали…». Кто это:
а) извозчик
б) Максим Максимыч +
в) Печорин
19. Какая особенность внешности героя особенно поразила автора:
а) вздёрнутый нос
б) тонкие пальцы
в) никогда не смеющиеся глаза +
20. Максим Максимыч пошёл за ворота, чтобы дождаться:
а) оказии
б) Печорина +
в) кучера
21. В улыбке Печорина было что-то:
а) детское +
б) отталкивающее
в) холодное
22. Кому Максим Максимыч отдал бумаги:
а) оставил на память себе
б) автору +
в) Печорину
23. Что за бумаги Печорина остались у Максима Максимыча:
а) векселя
б) ассигнации
в) путевые записки +
24. Сказал ли Печорин Максиму Максимычу, когда вернётся в Россию:
а) да
б) нет +
в) намекнул
25. Кто во время встречи «жадно схватил» другого «обеими руками:
а) лакей Печорина
б) Печорин
в) Максим Максимыч +
26. У кого из героев глаза не смеялись, «когда он смеялся»:
а) у автора
б) у Печорина +
в) у Максима Максимыча
27. Как долго ждал Максим Максимыч Печорина:
а) около суток +
б) два часа
в) неделю
28. О чём попросил Максим Максимыч слугу Печорина:
а) Максим Максимыч промолчал, ничего не сказал слуге
б) чтобы тот ничего не говорил своему господину, потому что Максим Максимыч хочет сделать Печорину сюрприз
в) чтобы тот сказал, что Печорина ждёт Максим Максимыч +
29. Почему Максиму Максимычу не удалось сразу встретиться с Печориным:
а) ушёл ужинать к знакомому полковнику +
б) он уснул с дороги
в) он сразу уехал из городка
30. Рассказчик предложил Максиму Максимычу:
а) помощь с багажем
б) свою комнату +
в) свой экипаж
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
- 1
- 2
- 3
- 4
- » .
- 35
Герой нашего времени
Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики. Но обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и потому они не читают предисловий. А жаль, что это так, особенно у нас. Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии; она просто дурно воспитана. Она еще не знает, что в порядочном обществе и в порядочной книге явная брань не может иметь места; что современная образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое и тем не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит неотразимый и верный удар. Наша публика похожа на провинциала, который, подслушав разговор двух дипломатов, принадлежащих к враждебным дворам, остался бы уверен, что каждый из них обманывает свое правительство в пользу взаимной нежнейшей дружбы.
Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых… Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!
Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали.
Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает, и к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить – это уж бог знает!
Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с остальными вещами, к счастью для меня, остался цел.
Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Осетин- извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во все горло распевал песни. Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуею.
Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились возле духана. Тут толпилось шумно десятка два грузин и горцев; поблизости караван верблюдов остановился для ночлега. Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, – а эта гора имеет около двух верст длины.
Нечего делать, я нанял шесть быков и нескольких осетин. Один из них взвалил себе на плечи мой чемодан, другие стали помогать быкам почти одним криком.
За моею тележкою четверка быков тащила другую как ни в чем не бывало, несмотря на то, что она была доверху накладена. Это обстоятельство меня удивило. За нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду. Я подошел к нему и поклонился: он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма.
– Мы с вами попутчики, кажется?
Он молча опять поклонился.
– Вы, верно, едете в Ставрополь?
– Так-с точно… с казенными вещами.
– Скажите, пожалуйста, отчего это вашу тяжелую тележку четыре быка тащат шутя, а мою, пустую, шесть скотов едва подвигают с помощью этих осетин?
Он лукаво улыбнулся и значительно взглянул на меня.
– Вы, верно, недавно на Кавказе?
– С год, – отвечал я.
Он улыбнулся вторично.
– Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки все ни с места… Ужасные плуты! А что с них возьмешь. Любят деньги драть с проезжающих… Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку. Уж я их знаю, меня не проведут!
– А вы давно здесь служите?
– Да, я уж здесь служил при Алексее Петровиче [1], – отвечал он, приосанившись. – Когда он приехал на Линию, я был подпоручиком, – прибавил он, – и при нем получил два чина за дела против горцев.
– Теперь считаюсь в третьем линейном батальоне. А вы, смею спросить.
Разговор этим кончился и мы продолжали молча идти друг подле друга. На вершине горы нашли мы снег. Солнце закатилось, и ночь последовала за днем без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге; но благодаря отливу снегов мы легко могли различать дорогу, которая все еще шла в гору, хотя уже не так круто. Я велел положить чемодан свой в тележку, заменить быков лошадьми и в последний раз оглянулся на долину; но густой туман, нахлынувший волнами из ущелий, покрывал ее совершенно, ни единый звук не долетал уже оттуда до нашего слуха. Осетины шумно обступили меня и требовали на водку; но штабс- капитан так грозно на них прикрикнул, что они вмиг разбежались.
– Ведь этакий народ! – сказал он, – и хлеба по-русски назвать не умеет, а выучил: «Офицер, дай на водку!» Уж татары по мне лучше: те хоть непьющие…
До станции оставалось еще с версту. Кругом было тихо, так тихо, что по жужжанию комара можно было следить за его полетом. Налево чернело глубокое ущелье; за ним и впереди нас темно-синие вершины гор, изрытые морщинами, покрытые слоями снега, рисовались на бледном небосклоне, еще сохранявшем последний отблеск зари. На темном небе начинали мелькать звезды, и странно, мне показалось, что оно гораздо выше, чем у нас на севере. По обеим сторонам дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывали кустарники, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать среди этого мертвого сна природы фырканье усталой почтовой тройки и неровное побрякиванье русского колокольчика.
– Завтра будет славная погода! – сказал я. Штабс-капитан не отвечал ни слова и указал мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас.
Максиму Максимычу в произведении посвящена отдельная глава. Несмотря на то, что характер этого героя достаточно полно проявляется ещё в первой главе «Бэла», вторая глава изображает изменение этого самого характера, душевные переживания штабс-капитана.
В начале второй главы появляется всё тот же весёлый и непринуждённый старик.
Максим Максимыч вообще не стесняется жестикулировать, прикасаться к собеседнику, желая выказать дружеские чувства.
Наши эксперты могут проверить Ваше сочинение по критериям ЕГЭ
ОТПРАВИТЬ НА ПРОВЕРКУ
Эксперты сайта Критика24.ру
Учителя ведущих школ и действующие эксперты Министерства просвещения Российской Федерации.
Этим он приводит в замешательство лакея приехавшего в гостиницу господина, задевает это важную напускную гордость. Презрительность «балованного слуги» не охлаждает пыл Максима Максимыча, не вызывает в нём подозрений. Штабс-капитан предпочитает не обращать на неё внимания. Бедный Максим Максимыч полагает, что старый товарищ «прибежит, как только услышит его имя». Какое же разочарование его ждёт!
Окрылённая радость, страстное предвкушение встречи, твёрдые ожидания Максима Максимыча вскоре сменяются беспокойством. Поначалу штабс-капитан просто не может и не хочет поверить в то, что старый друг не горит желанием свидеться. Уверенность его в ответной реакции Печорина быстро тает, но не исчезает вовсе. Он всё ещё надеется на лучшее. Для Печорина эта встреча, как и сам Максим Максимыч, ничего особенного не значат; для последнего они значат всё.
Максим Максимыч ждёт. Ожидание это нестерпимо. Он боится отлучиться на чашку чая, уйти спать — только бы не пропустить приятеля. Потом им овладевают злость, досада, горечь разочарования. Отправившись спать поздно ночью, он «бросил трубку на стол, стал ходить по комнате, наконец лёг, но долго не мог заснуть: кашлял, плевал, ворочался…». Он был по-настоящему разбит случившимся.
Детские и тёплые чувства Максима Максимыча не проходят за один день. Проснувшись на следующее утро, он всё ещё надеется увидеться с Печориным и потому просит предупредить его, если Григорий Александрович объявится. Сам он вдруг обрёл «юношескую силу и гибкость» — так резво штабс-капитан кинулся бежать к коменданту, боясь не поспеть к моменту приезда старого друга. Как назло, Печорин является именно во время отсутствия Максима Максимыча. Тот, впервые бросив служебные дела «для собственной надобности», срывается с места, что есть мочи бежит к гостинице. Видно, что ему с трудом даются такие пробежки на старости лет: « он едва мог дышать; пот градом катился с лица его; мокрые клочки седых волос приклеились ко лбу его; колени его дрожали…». С каким волнением и нетерпением мчится он повидаться с тем, кого пока ещё считает приятелем! Может быть, лучше было бы и не состояться этой встрече…
На глазах простодушного, по-детски весёлого Максима Максимыча появляются слёзы разочарования, которые, впрочем, нисколько не волнуют Печорина. Поняв, что последний намерен сейчас же уезжать, штабс-капитан пытается задержать его. Но уговоры и расспросы не дают результатов: «Мне нечего рассказывать», – таков ответ Печорина. Вид и слова штабс-капитана даже заставляют Печорина приобнять его со словами: «Полно, полно! Неужели я не тот же. Что делать. » — это и всё, чем он может утешить полностью обескураженному старика. Максим Максимыч хватается за дверцы коляски, кричит ей вслед — как не проснуться жалости к этому чистому помыслами и сердцем человеку!
Всеми силами штабс-капитан старается скрыть свои чувства. Но у открытого и простого старика это плохо выходит. Рассказчик прекрасно видит «слезу досады» и «печальный и сердитый» вид Максима Максимыча, пытающегося казаться равнодушным.
Речь Максима Максимыча с момента встречи с Печориным состоит из обрывков мыслей, фраз, которые никак не могут собраться воедино. Многочисленные многоточия, паузы, резкая смена настроений, постоянные вопросы и восклицания как нельзя лучше показывают, насколько сильно герой переживает происходящее.
Сначала перед нами предстаёт всё тот же весёлый и добродушный старик, далее происходит взлёт его радостных чувств, который впоследствии сменяется разочарованием — чувством, о котором в первой главе не было и речи. Последний портрет Максима Максимыча, который мы увидим, ясно укажет нам, какую неприятную перемену произвёл в нём главный герой романа.
Посмотреть все сочинения без рекламы можно в нашем
Чтобы вывести это сочинение введите команду /id77649
XVI
Только после того как узнал от Томилина про Аксинью, понял Степан, вынашивая в душе тоску и ненависть, что, несмотря на плохую жизнь с ней, на ту давнишнюю обиду, любил он ее тяжкой, ненавидящей любовью.
По ночам лежал в повозке, укрывшись шинелью, заломав над головою руки, думал о том, как вернется домой, как встретит его жена, и чувствовал, словно вместо сердца копошится в груди ядовитый тарантул… Лежал, готовя в уме тысячи подробностей расправы, и было такое ощущенье, будто на зубах зернистый и крупный песок. Расплескал злобу в драке с Петром. Домой приехал вялый, поэтому-то легко отделалась Аксинья.
С того дня прижился в астаховском курене невидимый покойник. Аксинья ходила на цыпочках, говорила шепотом, но в глазах, присыпанный пеплом страха, чуть приметно тлел уголек, оставшийся от зажженного Гришкой пожара.
Вглядываясь в нее, Степан скорее чувствовал это, чем видел. Мучился. По ночам, когда в кухне над камелем засыпало мушиное стадо и Аксинья, дрожа губами, стлала постель, бил ее Степан, зажимая рот черной шершавой ладонью. Выспрашивал бесстыдно подробности о связи с Гришкой. Аксинья металась по твердой, с запахом овчины кровати, трудно дышала. Степан, приморившись истязать мягкое, как закрутевшее тесто, тело, шарил по лицу ее рукою, слез искал. Но щеки Аксиньи были пламенно сухи, двигались под пальцами Степана, сжимаясь и разжимаясь, челюсти.
— Убей! Убей, ради Христа… Отмучаюсь… Не житье…
Стиснув зубы, Степан закручивал на жениной груди прохладную от пота тонкую кожу.
Аксинья вздрагивала, стонала.
— Больно, что ль? — веселел Степан.
— А мне, думаешь, не больно было?
Засыпал он поздно. Во сне, сжимаясь, двигал черными, пухлыми в суставах пальцами. Аксинья, приподнявшись на локте, подолгу глядела на красивое, измененное сном лицо мужа. Роняя на подушку голову, что-то шептала.
Гришки она почти не видела. Раз как-то у Дона повстречалась с ним. Григорий пригонял поить быков, поднимался по спуску, помахивая красненькой хворостинкой, глядя под ноги. Аксинья шла ему навстречу. Увидела и почувствовала, как похолодело под руками коромысло и жаром осыпала кровь виски.
После, вспоминая эту встречу, ей стоило немалых усилий, чтобы уверить себя, что это было наяву. Григорий увидел ее, когда она почти поровнялась с ним. На требовательный скрип ведер приподнял голову, дрогнул бровями и глупо улыбнулся. Аксинья шла, глядя через его голову на зеленый, дышащий волнами Дон, еще дальше — на гребень песчаной косы.
Краска выжала из глаз ее слезы.
Аксинья прошла несколько шагов и стала, нагнув голову, как под ударом. Григорий, злобно хлестнув хворостиной отставшего муругого быка, сказал, не поворачивая головы:
— Степан когда выедет жито косить?
— Проводишь — иди в наши подсолнухи, в займище, и я приду.
Поскрипывая ведрами, Аксинья сошла к Дону. У берега желтым пышным кружевом на зеленом подоле волны змеилась пена. Белые чайки-рыболовы с криком носились над Доном.
Серебряным дождем сыпала над поверхностью воды мелочь-рыбешка. С той стороны, за белью песчаной косы, величаво и строго высились седые под ветром вершины старых тополей. Аксинья, черпая воду, уронила ведро. Поднимая левой рукой юбку, забрела по колено. Вода защекотала натертые подвязками икры, и Аксинья в первый раз после приезда Степана засмеялась, тихо и неуверенно.
Оглянулась на Гришку: так же помахивая хворостинкой, будто отгоняя оводов, медленно взбирался он по спуску.
Аксинья ласкала мутным от прихлынувших слез взором его сильные ноги, уверенно попиравшие землю. Широкие Гришкины шаровары, заправленные в белые шерстяные чулки, алели лампасами. На спине его, возле лопатки, трепыхался клочок свежепорванной грязной рубахи, желтел смуглый треугольник оголенного тела. Аксинья целовала глазами этот крохотный, когда-то ей принадлежавший кусочек любимого тела; слезы падали на улыбавшиеся побледневшие губы.
Она поставила на песок ведра и, цепляя дужку зубцом коромысла, увидела на песке след, оставленный остроносым Гришкиным чириком. Воровато огляделась — никого, лишь на дальней пристани купаются ребятишки. Присела на корточки и прикрыла ладонью след, потом вскинула на плечи коромысло и, улыбаясь на себя, заспешила домой.
Над хутором, задернутое кисейной полумглой, шло солнце. Где-то под курчавым табуном белых облачков сияла глубокая, прохладная пастбищная синь, а над хутором, над раскаленными железными крышами, над безлюдьем пыльных улиц, над дворами с желтым, выжженным сухменем травы висел мертвый зной.
Аксинья, плеская из ведер воду на растрескавшуюся землю, покачиваясь, подошла к крыльцу. Степан в широкополой соломенной шляпе запрягал в косилку лошадей. Поправляя шлею на дремавшей в хомуте кобыле, глянул на Аксинью.
— Налей воды в баклагу.
Аксинья вылила в баклагу ведро, обожгла руки о железные склепанные обручи.
— Леду бы надо. Степлится вода, — сказала, глядя на мокрую от пота спину мужа.
— Поди возьми у Мелеховых… Не ходи. — крикнул Степан, вспомнив.
Аксинья пошла затворять брошенную настежь калитку. Степан, опустив зрачки, ухватил кнут.
— Вернись, подлюга… сказано — не ходи!
Она торопливо подошла к крыльцу, хотела повесить коромысло, но дрогнувшие руки отказались служить, — коромысло покатилось по порожкам.
Степан кинул на переднее сиденье брезентовый плащ; усаживаясь, расправил вожжи.
Распахнув ворота, Аксинья осмелилась спросить:
— К вечеру. Сложился косить с Аникушкой. Харчи ему отнеси. Из кузни придет — поедет на́ поля.
Мелкие колеса косилки, повизгивая, врезаясь в серый плюш пыли, выбрались за ворота. Аксинья вошла в дом, постояла, прижимая ладони к сердцу, и, накинув платок, побежала к Дону.
«А ну, как вернется? Что тогда?» — опалила мысль. Стала, словно под ногами увидела глубокий яр, поглядела назад и — чуть не рысью по-над Доном к займищу.
Плетни. Огороды. Желтая марь засматривающих солнцу в глаза подсолнухов. Зеленый в бледной цветени картофель. Вот шамилевские бабы, припоздав, допалывают картофельную делянку; согнутые, в розовых рубахах спины, короткие взлеты мотыг, падающих на серую пахоть. Аксинья, не переводя духа, дошла до мелеховского огорода. Оглянулась; скинув хворостинный кляч с устоя, открыла дверцы. По утоптанной стежке дошла до зеленого частокола подсолнечных будыльев. Пригибаясь, забралась в самую гущину, измазала лицо золотистой цветочной пылью; подбирая юбку, присела на расшитую повителью землю.
Прислушалась: тишина до звона в ушах. Где-то вверху одиноко гудит шмель. Полые, в щетинистом пушке будылья подсолнечников молча сосут землю.
С полчаса сидела, мучаясь сомненьем — придет или нет, хотела уж идти, привстала, поправляя под платком волосы, — в это время тягуче заскрипели дверцы. Шаги.
Шелестя листьями, подошел Григорий, сел рядом. Помолчали.
— В чем это у тебя щека?
Аксинья рукавом размазала желтую пахучую пыль.
— Должно, с подсолнуха.
— Ишо вот тут, возле глаза.
Вытерла. Встретились глазами. И, отвечая на Гришкин немой вопрос, заплакала.
— Мочи нету… Пропала я, Гриша.
Аксинья злобно рванула ворот кофты. На вывалившихся розоватых, девически-крепких грудях вишнево-синие частые подтеки.
— Не знаешь чего. Бьет каждый день. Кровь высасывает. И ты тоже хорош… Напаскудил, как кобель, и в сторону… Все вы… — Дрожащими пальцами застегивала кнопки и испуганно — не обиделся ли — глядела на отвернувшегося Григория.
— Виноватого ищешь? — перекусывая травяную былку, протянул он.
Спокойный голос его обжег Аксинью.
— Аль ты не виноват? — крикнула запальчиво.
— Сучка не захочет — кобель не вскочит.
Аксинья закрыла лицо ладонями. Крепким, рассчитанным ударом упала обида.
Морщась, Григорий сбоку поглядел на нее. В ложбинке между указательным и средним пальцами просачивалась у нее слеза.
Кривой, запыленный в зарослях подсолнухов луч просвечивал прозрачную капельку, сушил оставленный ею на коже влажный след.
Григорий не переносил слез. Он беспокойно заерзал по земле, ожесточенно стряхнул со штанины коричневого муравья и снова коротко взглянул на Аксинью. Она сидела не изменив положения, только на тыльной стороне ладони вместо одной уже три слезных дробинки катились вперегонку.
— Чего кричишь? Обидел? Ксюша! Ну, погоди… Постой, хочу что-то сказать.
Аксинья оторвала от мокрого лица руки.
— Я за советом пришла… За что ж ты. И так горько… а ты…
«Лежачего вдарил…» — Григорий побагровел.
— Ксюша… сбрехнул словцо, ну, не обижайся…
— Я не навязываться пришла… Не боись!
В эту минуту она сама верила, что не затем пришла, чтобы навязываться Григорию; но когда бежала над Доном в займище, думала, не отдавая себе ясного отчета: «Отговорю! Нехай не женится. С кем же жизнь свяжу?!» Вспомнила тогда о Степане и норовисто мотнула головой, отгоняя некстати подвернувшуюся мысль.
— Значится, кончилась наша любовь? — спросил Григорий и лег на живот, облокотившись и выплевывая розовые, изжеванные под разговор лепестки повительного цветка.
— Как кончилась? — испугалась Аксинья. — Как же это? — переспросила она, стараясь заглянуть ему в глаза.
Григорий ворочал синими выпуклыми белками, отводил глаза в сторону.
Пахла выветренная, истощенная земля пылью, солнцем. Ветер шуршал, переворачивая зеленые подсолнечные листья. На минуту затуманилось солнце, заслоненное курчавой спиной облака, и на степь, на хутор, на Аксиньину понурую голову, на розовую чашечку цветка повители упала, клубясь и уплывая, дымчатая тень.
Григорий вздохнул — с выхрипом вышел вздох — и лег на спину, прижимая лопатки к горячей земле.
— Вот что, Аксинья, — заговорил он, медленно расстанавливая слова, — муторно так-то, сосет гдей-то в грудях. Я надумал…
Над огородом, повизгивая, поплыл скрип арбы.
— Цоб, лысый! Цобэ! Цобэ.
Окрик показался Аксинье настолько громким, что она ничком упала на землю. Григорий, приподнимая голову, шепнул:
— Платок сыми. Белеет. Как бы не увидали.
Аксинья сняла платок. Струившийся между подсолнухами горячий ветер затрепал на шее завитки золотистого пуха. Утихая, повизгивала отъезжавшая арба.
— Я вот что надумал, — начал Григорий и оживился, — что случилось, того ить не вернешь, чего ж тут виноватого искать? Надо как-то дальше проживать…
Аксинья, насторожившись, слушала, ждала, ломала отнятую у муравья былку.
Глянула Григорию в лицо — уловила сухой и тревожный блеск его глаз.
— …Надумал я, давай с тобой прикончим…
Качнулась Аксинья. Скрюченными пальцами вцепилась в жилистую повитель. Раздувая ноздри, ждала конца фразы. Огонь страха и нетерпения жадно лизал ей лицо, сушил во рту слюну. Думала, скажет Григорий: «…прикончим Степана», но он досадливо облизал пересохшие губы (тяжело ворочались они), сказал:
— …прикончим эту историю. А?
Аксинья встала, натыкаясь грудью на желтые болтающиеся головки подсолнечников, пошла к дверцам.
Роман Лермонтова «Герой нашего времени» - произведение удивительное и интересное. Необычна уже сама композиция романа. Во-первых, произведение состоит из повестей, что само по себе неординарно. Во-вторых, они расположены не по хронологии, как традиционно принято. Все повести разбиты на две части: рассказ о жизни Печорина глазами постороннего человека («Бэла», «Максим Максимыч», «Предисловие к журналу Печорина») и дневник самого Печорина, раскрывающий его внутреннюю жизнь («Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист»). Такой принцип был выбран автором неслучайно. Он способствует наиболее глубокому, полному и психологически тонкому анализу героя.
В произведении нет единого сюжета. Каждая повесть отличается своими героями и ситуациями. Их связывает лишь фигура основного персонажа – Григория Александровича Печорина. То мы видим его во время службы на Кавказе, то он оказывается в захолустном городишке Тамань, то отдыхает в Пятигорске на минеральных водах. Везде герой создает экстремальную ситуацию, подчас с угрозой для его жизни. Печорин не может жить обыденной жизнью, ему нужны ситуации, раскрывающие его огромные способности.
В повести «Максим Максимыч» описывается финал событий, изображенных в «Герое нашего времени». В последний раз показывается фигура мятущегося, не находящего себе пристанища героя. Особенный смысл в этой повести имеет противопоставление Печорина и Максима Максимыча. Здесь нет развернутого действия. Эта повесть построена как дорожный эпизод.
Максим Максимыч и рассказчик узнают, что во двор их гостиницы приехала коляска Печорина. Пожилой штабс-капитан очень взволнован этим и жаждет увидеть старого товарища. Он уверен, что как только Печорин узнает, кто ожидает его, сразу же прибежит и будет очень рад встрече. Максим Максимыч даже выбегает за ворота встречать его. Но Печорин не торопится возвращаться из гостей. Появляется он лишь на следующий день, чтобы тут же отбыть в Персию. Таков сюжет этого эпизода. Но с помощью таких незамысловатых событий автор раскрывает характеры своих героев.
Печорин появляется после разнообразных жизненных событий, описанных в остальных частях романа. Позади остались Петербург, Пятигорск, Тамань, Кавказ. Читатель уже узнал, кто такой Печорин, но он был показан глазами Максима Максимыча. Теперь мы видим героя глазами рассказчика. Тонкое наблюдение за внешностью Григория Александровича позволяет набросать его внутренний портрет. В характере Печорина, передаваемом через его портрет, есть несколько особенностей. Автор подчеркивает через внешность сложность и противоречивость личности Печорина. Его «крепкое сложение», «широкие плечи» противоречат «чему-то детскому» в улыбке, «женской нежности» кожи, небрежности и ленивости в походке.
Особенность походки Печорина заключалась еще и в том, что «он не размахивал руками». Автор отмечает, что это «верный признак скрытности характера». Лермонтов уделяет внимание передаче жизненной усталости своего героя: «Когда он опустился на скамью, то прямой стан его согнулся, как будто у него в спине не было ни одной косточки; положение всего его тела изобразило какую-то нервическую слабость…». Говоря о глазах, зеркале души каждого человека, автор отмечает: «… они не смеялись, когда он смеялся!… Это признак или злого нрава, или глубокой постоянной грусти».
Перед нами - уставший от жизни молодой человек, обладающий яркой индивидуальностью и сложным внутренним миром.
В противовес ему дается Максим Максимыч. Это открытый человек, полностью обращенный к своему ближнему. Старый штабс-капитан всей душой верен прошлой дружбе с Печориным. Узнав о том, что Григорий Александрович наконец появился во дворе гостиницы, он бросил все свои дела и побежал навстречу старому товарищу: «Через несколько минут он был уже возле нас; он едва мог дышать; пот градом катился с лица его; мокрые клочки седых волос… приклеились ко лбу; колена его дрожали…».
Увидев долгожданного друга, Максим Максимыч хотел броситься ему на шею, но Печорин лишь дружественно протянул руку. И это неудивительно, ведь он не считал штабс-капитана своим другом или товарищем. Для Печорина это был очередной человек, с которым его на время свела судьба, и ничего больше.
Можно сказать, что Максим Максимыч был случайным свидетелем его очередной душевной драмы. При краткой беседе штабс-капитан напоминает Печорину о Бэле. Становится понятно, что молодой человек не желал бы вспоминать об этом: «Печорин чуть-чуть побледнел и отвернулся». Это еще один тяжкий груз на его душе, который ему не хотелось бы показывать. Поэтому он говорит о юной черкешенке, «принужденно зевнув».
Этот человек никому не позволяет проникнуть в свою душу, понять, какие чувства он испытывает. Печорин настолько замкнут в себе, что теряет способность проникнуться хотя бы ненадолго волнением, тревогами, запросами души другого человека. Он не желает уделить Максиму Максимычу ни одной дополнительной минуты, чем сильно обижает старика. И нахмуренный штабс-капитан говорит Печорину: «Не так я думал с вами встретиться…». Тут в герое на секунду просыпаются дружеские чувства, и он обнимает Максима Максимыча. И тут же уезжает, давая понять штабс-капитану, что они навряд ли еще когда-нибудь встретятся. Максим Максимыч обижен в своих лучших чувствах.
Благодаря этому эпизоду и сопоставлению с пожилым штабс-капитаном можно ярче увидеть фигуру Печорина. Он не может думать о других людях: Печорин для этого слишком закрыт и сконцентрирован на себе. Доброта и искренние дружеские чувства Максима Максимыча не вызывают в нем никакого отклика. Читатель видит, что за прошедшее время Печорин окончательно заболел неизлечимой скукой и безразличным отношением не только к другим, но и к своей судьбе. Поэтому после эпизода последней встречи автору ничего не оставалось, кроме как «умертвить» своего героя.
Читайте также: