Кто такой форейтор бородатый

Опубликовано: 17.09.2024

Содержание третьей лекции из курса Игоря Пильщикова «Почему мы не понимаем классиков?»

Вот как заканчивается (это не самый конец, но ближе к концу) хрестоматийный, заучиваемый наизусть каждым школьником монолог Чацкого «А судьи кто?» в комедии Грибоедова «Горе от ума»:

Или вон тот еще, который для затей
На крепостной балет согнал на многих фурах
От матерей, отцов отторженных детей?!
Сам погружен умом в Зефирах и в Амурах,
Заставил всю Москву дивиться их красе!
Но должников не согласил к отсрочке:
Амуры и Зефиры все
Распроданы поодиночке.

«Но должников не согласил к отсрочке» — а кого он, собственно, не уговорил подождать? Ведь «должник» в современном значении слова — это тот, кто должен. А в тексте Грибоедова слово «должники» употреблено в значении «кредиторы», то есть в прямо противоположном.

Возникает иллюзия понимания, возникает инерция чтения. Нам кажется, что мы понимаем текст, а в ряде случаев мы его понимаем прямо противоположным образом. Но мы не видим абсурдности собственного понимания, не замечаем ее просто потому, что проскальзываем взглядом мимо. А более глубокое чтение текста тут же нас ставит перед проблемой — а что же все-таки это значит?

Вот другой широко известный текст, в котором употреблено другое хорошо известное современному читателю слово — слово «пень». Дуэль Онегина и Ленского:

Вот пистолеты уж блеснули,
Гремит о шомпол молоток.
В граненый ствол уходят пули,
И щелкнул в первый раз курок.
Вот порох струйкой сероватой
На полок сыплется. Зубчатый,
Надежно ввинченный кремень
Взведен еще. За ближний пень
Становится Гильо смущенный.
Плащи бросают два врага.
Зарецкий тридцать два шага
Отмерил с точностью отменной,
Друзей развел по крайний след,
И каждый взял свой пистолет.

О педантической точности Зарецкого мы говорили в одной из предыдущих лекций. А как интерпретировать поведение слуги Онегина — Гильо? Иллюстраторы (а их много, и в их число входят выдающиеся художники — например, Мстислав Добужинский) изображают Гильо пристроившимся невдалеке возле небольшого пенька. Все переводчики используют для передачи этого фрагмента слово со значением «нижняя часть срубленного, спиленного или сломленного дерева» — например, английское stump в переводах Набокова, Джонстона и Фейлена. И точно так же толкует это место «Словарь языка Пушкина».

Однако если Гильо боится погибнуть от случайной пули и надеется от нее укрыться, то зачем он становится за ближний пень? Почему бы не остаться стоять, где стоял? Ведь скрываться за пнем бессмысленно: он же не ложится и не прикрывает голову руками.

Об этом, кажется, никто не задумывался, пока не так давно замечательный лингвист Александр Борисович Пеньковский (который сам иронизировал над совпадением своей фамилии и своего интереса к этой теме) не показал на множестве текстов пушкинской эпохи, что в то время слово «пень» имело еще одно значение, помимо того, которое оно имеет сегодня. Это значение — «ствол дерева», необязательно срубленного, спиленного или сломленного. То есть большой ствол в языке Пушкина — это тоже пень. За таким пнем действительно можно спрятаться от пули.

Этот пример проясняет механизм нашего непонимания знакомого текста. Мы встречаем в нем знакомое слово, мы приписываем этому слову привычное нам значение, а это слово имеет либо другое значение, либо оба: и привычное, и другое. Для того чтобы понять слово и весь фрагмент правильно, нам нужно перевести текст с языка того времени на наш язык.

Та же проблема возникает и в случае перевода на иностранный язык. Когда замечательные переводчики переводят пень как stump, они сталкиваются с той же проблемой перевода. Но тут сделать вид, что всё хорошо и что все всё поняли, не удается: слово, выбранное в чужом языке, в данном случае выдает неправильное понимание.

Мы говорили о том, что ушедшие реалии создают утраченные смыслы. В частности, утраченная реалия — это гужевой транспорт. Он стал экзотикой, его хозяйственная роль нивелировалась, он остался в лучшем случае развлечением для туристов. Связанная с ним терминология ушла из общеупотребительного языка, и сегодня она по большей части не ясна. Не является исключением и еще один хрестоматийный текст — описание сборов Лариных в Москву в седьмой главе «Евгения Онегина»:

Готовят завтрак повара,
Горой кибитки нагружают,
Бранятся бабы, кучера.
На кляче тощей и косматой
Сидит форрейтор бородатый.

Это конец строфы, сюда Пушкин очень часто помещает афоризм, бонмо Бонмо (от франц. bon mot) — остроумное выражение, остро́та, шутка. , остроумное — просто мы не всегда это понимаем. Ну, кляча тощая и косматая — понятно, что это комическая картина. Но зачем в конце описания этих сборов, которое занимает две строфы, вдруг появляется бородатый форейтор? И вообще, кто такой форейтор?

Начнем с установления значения слова. «Форейтор» — с одним «р» или двумя «р», с суффиксом «ер» или «ор» (у Пушкина в прижизненных изданиях это слово пишется с двумя «р» и с «ор») — это германизм от немецкого Vorreiter: тот, кто едет спереди, на передней лошади.

Значит, форейтор едет на лошади, а не сидит в повозке на козлах (или на облучке, на ободке телеги, если это более простое средство передвижения). На козлах сидит кучер (это слово заимствовано из немецкого, от Kutsche — «повозка, карета»; в немецкий оно пришло из венгерского, где соответствующий термин происходит от топонима Коч и означает, собственно, кочский экипаж, экипаж из города Коч). А форейтор, в отличие от кучера, сидит не в экипаже. Мы можем открыть словари и узнать, что форейтор — это верховой, который при запряжке цугом (это когда лошади запряжены или просто одна за другой, или парами, одна пара за другой) сидит на передней или одной из передних лошадей, поэтому он и Vorreiter — «едущий впереди».

Достаточно ли этого словарного объяснения для понимания текста «Онегина»? Нет, недостаточно, потому что никакие словари не указывают одной важной особенности форейторского дела: как правило, форейтором был подросток или даже маленький мальчик. Об этом часто упоминают литераторы XIX века. Например, у Тургенева в «Степном короле Лире» мы находим такое описание:

«В назначенный день большая наша фамильная четвероместная карета, запряженная шестериком караковых лошадей, с главным „лейб-кучером“, седобородым и тучным Алексеичем на козлах, плавно подкатилась к крыльцу нашего дома. Сквозь настежь растворенные ворота вкатилась наша карета на двор; крошечный форейтор, едва достававший ногами до половины лошадиного корпуса, в последний раз с младенческим воплем подскочил на мягком седле, локти старика Алексеича одновременно оттопырились и приподнялись — послышалось легкое тпрукание, и мы остановились».

Значит, форейтор — мальчик. И дело тут не только и не столько в обычае или моде, на которую справедливо указывает Лотман в своем комментарии к «Евгению Онегину», сколько в практической необходимости. Форейтор должен быть легким, иначе лошади будет трудно его везти.

Между прочим, на представлении о нежном возрасте форейторов построена острая преддуэльная шутка Пушкина по поводу графа Борха, чьим именем был подписан диплом рогоносца, присланный Пушкину 4 ноября 1836 года (а этот диплом и послужил поводом для дуэли). По воспоминаниям современника, по дороге к месту дуэли Пушкину и его секунданту Данзасу попались едущие в карете четверней граф Борх с женой. Увидя их, Пушкин сказал Данзасу: «Вот две образцовых семьи». И заметя, что Данзас не вдруг это понял, он прибавил: «Ведь жена живет с кучером, а муж — с форейтором».

Форейтор должен быть мальчиком, а в «Евгении Онегине» у Лариных форейтор бородатый. Ларины так долго не выезжали и сидели сиднем в деревне, что уже и форейтор у них состарился. Мы имеем дело с утраченной, не опознаваемой сегодняшними читателями иронией: старый, а должен быть юный.

Этот пример еще раз возвращает нас к аналогии понимания и перевода. В свое время великий лингвист и семиотик Роман Осипович Якобсон предложил разграничение видов перевода: помимо обычного, интерлингвистического, межъязыкового, он говорил об интралингвистическом, внутриязыковом и интрасемиотическом, то есть переводе с одного языка культуры на другой. Допустим, экранизация — это интрасемиотический перевод. Экранизируя «Евгения Онегина», мы должны представлять себе, как выглядел Онегин — мы не можем пропустить это.

Чтение и понимание сопоставимо с интралингвистическим, внутриязыковым переводом. Это очевидно в случае, когда мы переводим «Песнь о Роланде» со старофранцузского на современный французский или «Слово о полку Игореве» с древнерусского на современный русский. Но точно такая же ситуация возникает при переводе на современный русский язык текстов XVIII и XIX века. Мы должны их внутри себя, так сказать, умственно перевести.

Отъезда день давно просрочен,
Проходит и последний срок.
Осмотрен, вновь обит, упрочен
Забвенью брошенный возок.
Обоз обычный, три кибитки
Везут домашние пожитки,
Кастрюльки, стулья, сундуки,
Варенье в банках, тюфяки,
Перины, клетки с петухами,
Горшки, тазы et cetera,
Ну, много всякого добра.
И вот в избе между слугами
Поднялся шум, прощальный плач:
Ведут на двор осьмнадцать кляч,

Вау-вау-вау. как говорит сегоднящняя молодежь - "Пошла жара". Татьяна, наконец, решилась и пошли сборы.

В возок боярский их впрягают,
Готовят завтрак повара,
Горой кибитки нагружают,
Бранятся бабы, кучера.
На кляче тощей и косматой
Сидит форейтор бородатый,
Сбежалась челядь у ворот
Прощаться с барами. И вот
Уселись, и возок почтенный,
Скользя, ползет за ворота.
"Простите, мирные места!
Прости, приют уединенный!
Увижу ль вас. " И слез ручей
У Тани льется из очей.

Так, для начала разберемся с транспортным средством. Боярский возок — экипаж, составленный из кузова кареты, поставленного на сани. Хотя, теоретически все могло выглядить и как-то так:

Про клячу и бородатого форейтора - прямые указания на то, что дела у Лариных идут не блестяще, скажем так. Совсем не блестяще. Форейтор - это кучер, но не правивший возком, а сидящий на передней лошади при упряжке цугом. Обычно это был совсем молодой человек, или может мальчик. Тут -сами видите. Да и первая, главная лошадь - у него кляча. Так что.

Ну а Таня конечно рыдает. И это нормально - ей страшно, ее беспокоит неопределенность и будущее. Она отрывается от мест, где родилась и провела всю жизнь. Но в целом, в душе, она готова к переменам и даже жаждет их.

Когда благому просвещенью
Отдвинем более границ,
Со временем (по расчисленью
Философических таблиц,
Лет чрез пятьсот) дороги верно
У нас изменятся безмерно:
Шоссе Россию здесь и тут,
Соединив, пересекут.
Мосты чугунные чрез воды
Шагнут широкою дугой,
Раздвинем горы, под водой
Пророем дерзостные своды,
И заведет крещеный мир
На каждой станции трактир.

Гыыыы. сколько лет прошло - а все те же проблемы. Извечные русские :-))) Хотя Пушкин дал нам 500 лет :-)) Время еще есть. Философские таблицы тут - это книга французского статистика Шарля Дюпена "Производительные и торговые силы Франции" (1827), где даны сравнительные статистические таблицы, показывающие экономику европейских государств, в том числе и России.

П-Ш-Ф Дюпен

Теперь у нас дороги плохи,
Мосты забытые гниют,
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают;
Трактиров нет. В избе холодной
Высокопарный, но голодный
Для виду прейскурант висит
И тщетный дразнит аппетит,
Меж тем, как сельские циклопы
Перед медлительным огнем
Российским лечат молотком
Изделье легкое Европы,
Благословляя колеи
И рвы отеческой земли.

Высокопарный и голодный прейскурант - это сильно :-))) И про лечение молотком тоже. Жаль синюю изоленту еще не изобрели в то время :-)))

За то зимы порой холодной
Езда приятна и легка.
Как стих без мысли в песне модной
Дорога зимняя гладка.
Автомедоны наши бойки,
Неутомимы наши тройки,
И версты, теша праздный взор,
В глазах мелькают как забор.
К несчастью, Ларина тащилась,
Боясь прогонов дорогих,
Не на почтовых, на своих,
И наша дева насладилась
Дорожной скукою вполне:
Семь суток ехали оне.

Дааа..7 суток - это много, очень много. Опять возвращаемся к транспорту, некоторые вопросы которого мы с Вами рассматривали в одной из первых частей (вот тут вот: http://id77.livejournal.com/840040.html). Там и про прогоны и про почтовых. У Лариных банально не было возможностей менять лошадей - только свои. А лошади были не очень в хорошей форме - им надо было больше отдыхать. Поэтому-то путешествие изрядно затянулось. Вместо 4 дней примерно - заняло неделю. Да, и кстати, Автомедон — это возница Ахиллеса из "Илиады" Гомера, а здесь, в шутливой форме так обозначены кучеры :-)

Но вот уж близко. Перед ними
Уж белокаменной Москвы,
Как жар, крестами золотыми
Горят старинные главы.
Ах, братцы! как я был доволен,
Когда церквей и колоколен
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва. как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!

2 последние строчки одни из самых цитируемых современными людьми, причем далеко не все знают, откуда они взялись :-)

Вот, окружен своей дубравой,
Петровский замок. Мрачно он
Недавнею гордится славой.
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.
Отселе, в думу погружен,
Глядел на грозный пламень он.

Уже первые строчки дают нам понять, каким образом Ларины вьезжают в Первопрестольную. Это, однозначно Петербургский тракт. Ибо Петровский дворец (ну или Замок, как в тексте), находился в 3 верстах от Тверской заставы на Петербургском тракте и был местом остановки императора и его свиты при приезде из Петербурга. После отдыха следовал церемониальный въезд в Москву. Его так и называли Петровский путевой (подъездной) дворец

И да, как Вы уже поняли, впоследствии из Кремля Наполеон Бонапарт именно сюда перенес свою штаб-квартиру ненадолго. Наполеон прибыл во дворец 3 сентября и находился в нем четыре дня.

Прощай, свидетель падшей славы,
Петровский замок. Ну! не стой,
Пошел! Уже столпы заставы
Белеют; вот уж по Тверской
Возок несется чрез ухабы.
Мелькают мимо бутки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах.

В сей утомительной прогулке
Проходит час-другой, и вот
У Харитонья в переулке
Возок пред домом у ворот
Остановился. К старой тетке,
Четвертый год больной в чахотке,
Они приехали теперь.
Им настежь отворяет дверь
В очках, в изорванном кафтане,
С чулком в руке, седой калмык.
Встречает их в гостиной крик
Княжны, простертой на диване.
Старушки с плачем обнялись,
И восклицанья полились.

Почему столпы белеют не совсем ясно. Застава - это этакий вариант современного КПП, состоящий из шлагбаума и будки часового, где записывались их имена и надобность, по которой они приехали. Гайцы той эпохи :-) Хотя возможно за столбы принималась и этакая декоротивная часть как, например на этом фото:

Судя по маршруту, пришлось немного попетлять по Москве, опять - таки, пробки были уже тогда - ехали больше часа. Их окончательной остановкой был район современного Большого Харитоньевского переулка - а это самый центр. Если исходить, что заехали они в районе Тверской заставы Петербургского тракта (ныне - Ленинградского шоссе), да по Тверской, а потом (возможно) по Садовому - все равно час-другой - это многовато.

- Княжна, mon ange! -
"Pachette!" - Алина! -
"Кто б мог подумать? - Как давно!
Надолго ль? - Милая! Кузина!
Садись -- как это мудрено!
Ей-богу, сцена из романа. "
- А это дочь моя, Татьяна. -
"Ах, Таня! подойди ко мне -
Как будто брежу я во сне.
Кузина, помнишь Грандисона?"
- Как, Грандисон. а, Грандисон!
Да, помню, помню. Где же он? -
"В Москве, живет у Симеона;
Меня в сочельник навестил;
Недавно сына он женил.

Гыыы.. mon ange!- этой мой ангел, Pachette! - это, насколько я понимаю ласкательно-уменьшительное ковекание имени Прасковья на этакий французкий манер. А вообще тут имеет место то, о чем Грибоедов говорил - "Смесь французского с нижегородским" :-))) Типичная картина.
Ну Грандисон, это не cам Сэр Чарльз Градинсон, а тот самый "франт и гвардии сержант", о ком мы с Вами уже говорили в этой вот части: http://id77.livejournal.com/1126901.html
Да, Сочельник — день накануне праздников Рождества или Крещения. Так как разговор Лариной и княжны Алины происходит в конце января — феврале 1822 года, то следовательно, "Грандисон" посетил княжну относительно недавно — в конце декабря или в начале января того же года :-)
В Москве у Симеона, это скорее всего в районе прихода Симеона Столпника на Поварской (ныне ул. Воровского).

А тот. но после всё расскажем,
Не правда ль? Всей ее родне
Мы Таню завтра же покажем.
Жаль, разъезжать нет мочи мне;
Едва, едва таскаю ноги.
Но вы замучены с дороги;
Пойдемте вместе отдохнуть.
Ох, силы нет. устала грудь.
Мне тяжела теперь и радость,
Не только грусть. душа моя,
Уж никуда не годна я.
Под старость жизнь такая гадость. "
И тут, совсем утомлена,
В слезах раскашлялась она.

Больной и ласки и веселье
Татьяну трогают; но ей
Не хорошо на новоселье,
Привыкшей к горнице своей.
Под занавескою шелковой
Не спится ей в постеле новой,
И ранний звон колоколов,
Предтеча утренних трудов,
Ее с постели подымает.
Садится Таня у окна.
Редеет сумрак; но она
Своих полей не различает:
Пред нею незнакомый двор,
Конюшня, кухня и забор.

К заутрене звонят в 4 часа утра. Петербург будил барабан, а Москву — колокола. Понятно, что поле такого не заснуть :-))
Продолжение следует.
Приятного времени суток.

КОВАРСТВО ВРЕМЕНИ

Язык все время развивается. Изменения происходят незаметно, но непрерывно.

Уж на что, кажется, прост и понятен язык времен Пушкина. Но правильно ли мы понимаем его? Понятен ли Пушкин современному читателю? Этот вопрос впервые поставил В. Брюсов в 1918 г. Он писал: «Понимаем ли мы Пушкина? Большинство ответит, что Пушкин всем понятен в отличие от декадентов и футуристов, и это будет неверно. Для «среднего» читателя в сочинениях Пушкина три элемента «непонятности». Во-первых, чтобы вполне понимать Пушкина, необходимо хорошо знать его эпоху, исторические факты, подробности биографии поэта и т. п. . Во-вторых, необходимо знать язык Пушкина, его словоупотребление. В-третьих, необходимо знать все миросозерцание Пушкина. »

В самом деле, читая об отъезде Лариных в Москву (VII глава «Евгения Онегина»), мы мало обращаем внимания на строки:

Нам безразлично, были ли у форейтора усы, борода или нет. Но читателю той эпохи эти строки говорили многое. В. В. Вересаев так комментировал это описание: «Почему «бородатый»? Форейторами ездили обыкновенно совсем молодые парни, чаще даже - мальчишки. Вот почему: Ларины безвыездно сидели в деревне и далеких путешествий не предпринимали. И вот вдруг - поездка в Москву. Где уж тут обучать нового форейтора! И взяли старого, который ездил еще лет пятнадцать-двадцать назад и с тех пор успел обрасти бородой. Этим «бородатым» форейтором Пушкин отмечает домоседство семьи Лариных». Пушкин показывает, как провинциально, как смешно выглядел обоз Лариных с горшками, тюфяками, банками варенья, подчеркивает, что и возок-то у них старый, почтенный; форейтор и тот бородатый.

Вспомним «Капитанскую дочку». Прощаясь с женой и дочерью, Иван Кузьмич говорит: Ну, довольно! Ступайте, ступайте домой; да коли успеешь, надень на Машу сарафан.

Что за необычная заботливость о нарядах дочери в предсмертный час? Современник Пушкина понимал, что речь шла о спасении жизни. Сарафан носили крестьянки, и комендант, зная, что Пугачев казнит дворян, советует жене одеть Машу крестьянкою.

Непонимание еще более опасно в тех случаях, когда слова, которые мы встречаем у Пушкина, слова, как будто нам хорошо известные, полностью или частично изменили свой смысл и в современном языке употребляются в другом значении. Нам кажется, что все понятно, а на самом деле мы искаженно воспринимаем текст пушкинского произведения.

Так, прочитав в «Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях строки:

юный читатель вообразит еще, пожалуй, царицу с рогаткой, какими мальчишки стреляют по воробьям и галкам. Царица угрожала вещами гораздо более страшными - каторгой, тюрьмой. Рогаткой в старину назывался железный ошейник с длинными остриями, который надевали на шею заключенным.

Царица и Чернавка

Другой пример. Сцена дуэли («Евгений Онегин», глава VI) - напряженный, драматичный момент:

Что значит это Начнем, пожалуй? Не хочется, но раз пришли, так надо стреляться? Или Ленский раздумал, струсил? Ничего похожего. Если перевести пожалуй с языка Пушкина на язык наших дней, то смысл его ближе всего к современному пожалуйста, а точнее, изволь. Ленский идет на дуэль так же смело, как и Онегин. И Ленский отвечает Онегину не с дрожью в голосе, а твердо и уверенно: Начнем, изволь.

Когда в произведениях А. С. Пушкина встречаются неизвестные и неупотребительные сейчас слова (вроде сикурс, пироскаф), можно узнать их значение, обратившись к «Словарю языка Пушкина» или словарю современного русского литературного языка. Труднее, когда встречается слово как будто понятное, хорошо всем известное, но изменившее свое значение. В этом случае мы можем неправильно понять текст.

Слово возмутительный - 'вызывающий чувство гнева, неудовольствия' всем известно. Откроем «Капитанскую дочку». В VI главе рассказывается, как к крепости приближается Пугачев с войском. Новое обстоятельство усилило беспокойство коменданта. Схвачен был башкирец с возмутительными листами. Листами, вызвавшими недовольство коменданта, рассердившими его? Нет, с листовками, побуждавшими гарнизон к возмущению, подстрекавшими к мятежу, бунту, восстанию, - таково было значение слова возмутительный в пушкинские времена. Белогорская крепость пала. Пугачев принимает присягу гарнизона. Но комендант отказывается признать Пугачева государем: Ты, мне не государь, ты вор и самозванец, слышь ты! Почему Иван Кузьмич называет Пугачева вором? Словом вор называли тогда вообще всякого злоумышленника, преступника. А Пугачев в глазах дворян был преступником. Гринев далее вспоминает: Очередь была за мною. Я глядел смело на Пугачева, готовясь повторить ответ великодушных моих товарищей. Великодушных? Добрых, снисходительных, сердечных? Нет, не об этом говорит Гринев, не эти качества отмечает он у своих товарищей в трагическую минуту. Великодушных - т. е. 'обладающих величием души', мужественных, стойких, смелых, сильных духом. Но Гринев остался жив. Вожатый (а' это слово значило 'проводник' - от водить) узнал его: . я помиловал тебя за твою добродетель. Слово добродетель в современном языке значит 'положительное нравственное качество, высокая нравственность'. Но Пугачев помиловал Гринева за его добродетель в том смысле, какой это слово имело в пушкинскую эпоху, т. е. за 'доброе дело', за благодеяние, которое совершил Гринев, подарив безвестному бродяге заячий тулуп. Так об этом и сказано: . я помиловал тебя за твою добродетель, за то, что ты оказал мне услугу, когда принужден я был скрываться от своих недругов. Тогда же Пугачев спросил: Или ты не веришь, что я великий государь? Отвечай прямо. Гринев смутился: Я колебался. Пугачев мрачно ждал моего ответа. Наконец (и еще ныне с самодовольствием поминаю эту минуту) чувство долга восторжествовало во мне над слабостию человеческою. Но Пушкин употребил слово самодовольство не для того, чтобы читатель плохо думал о его герое. Самодовольство здесь означает 'чувство самоудовлетворения', сознание того, что поступил в трудную минуту так, как следовало.

Приведенные примеры наглядно представляют то, о чем мы вообще-то знаем, но чего не ощущаем, что нас как будто бы не касается, - изменение языка. В 40-е годы выдающийся лингвист академик Л. В. Щерба писал в статье «Литературный язык и пути его развития»: «Из того, что в основе всякого литературного языка лежит богатство всей еще читаемой литературы, вовсе не следует, что литературный язык не меняется. Пушкин для нас еще, конечно, вполне жив: почти ничто в его языке нас не шокирует. И однако было бы смешно думать, что сейчас можно писать в смысле языка вполне по-пушкински.

В самом деле, разве можно сегодня написать Все мои братья и сестры умерли во младенчестве («Капитанская дочка»)? Это вполне понятно, но так никто не пишет и не говорит».

И сколько уже было недоразумений из-за того, что критики не учитывали этих изменений. Один из них, найдя у Пушкина «голос яркий соловья», восклицал: «Какой яркий образ! Какая метафора! Поэты так стали писать только сто лет спустя!» Тогда как в начале прошлого века яркий значило 'громкий' (о голосе). Во всяком случае, тогдашние словари указывают такое значение как основное, главное. Строки из оды «Вольность»: «Восстаньте, падшие рабы!» расценили как прямой призыв к восстанию. А строки «Законов гибельный позор» критики никак не могли понять. Пушкин имел в виду: зрелище гибели законов. Он воспевал закон, думал, что закон (т. е. если все будут следовать хорошим законам) принесет счастье. Беззаконие - гибель.

Художник Н. В. Кузьмин, вспоминая о том, как он иллюстрировал юбилейное издание «Евгения Онегина» (1937) - эта работа прославила его на весь мир,- рассказал о таком эпизоде:

«Редактором издания был Цявловский. Все рисунки мы обсуждали с ним совместно. Обнаружилось, что в тексте есть места, требующие комментария, особенно в том случае, если рисунок дает повод толковать это место превратно. Так, меня тронула строфа Пушкина, обращенная к будущему другу-читателю:

Я нарисовал юношу и девушку, благоговейно взирающих на портрет Пушкина, и засомневался: а ну как не все поймут, что поэт совсем не обвиняет будущего читателя в невежестве. Каждый, вдумчиво прочитавший эту строфу и следующую, должен понять, что невежда не может иметь в этом контексте современного, уничижительного значения. Цявловский также подтвердил мне, что «невежда» в пушкинские времена означало 'наивный, зеленый, не искушенный жизнью юнец'. Тем более что ранее Пушкин говорит и о Ленском: он сердцем милый был невежда. Мы порешили, что читатель разберется.

Увы, мы рассчитали плохо. Во втором номере журнала «Искусство» за 1937 год появились укоризненные строки о клевете на нашу славную молодежь, которая изображается художником в виде невежд. Критик не оправдал наших упований на умного читателя».

Язык Толстого, Чехова нам, конечно, ближе, но тоже имеет свои отличия. Новые слова, новые значения появляются все время. Это свидетельство жизни языка. И чем дальше в историю, тем заметнее, тем значительнее и тем интереснее эти изменения.

II.2.9. Архаизмы. Часть X: семантические архаизмы или отличия от современных значений некоторых слов в произведениях русской поэзии

Некоторые слова, которые употреблял Пушкин в своих стихах, отличаются от известных и привычных нам значений, то есть уже не соответствуют современным литературным нормам.

Например, Брюсов указывал (236), что Пушкин употреблял прилагательное пустынный в значении одинокий. И в таком значении это слово не было связано со словами пустыня или пустой. Слово ничтожество он употреблял в смысле небытие.
С прилагательным пустынный в значении одинокий приведём следующие примеры:

Звезда пустынная сияла…
«Наездники» (1816).
[544]
Свобода! он одной тебя
Еще искал в пустынном мире.
.
Пред ним пустынные равнины
Лежат зеленой пеленой.
«Кавказский пленник» (1820-1821)

Свободы сеятель пустынный.
«Пророк» (1823).

Бежит он дикий и суровый,
И звуков и смятенья полн,
На берега пустынных волн,
В широкошумные добровы.
«Поэт» (1827).

На берегу пустынных волн
Стоял он дум высоких полн…
«Медный всадник» (1833).

Со словом ничтожество укажем следующие примеры из произведений Пушкина:

Ничтожество меня за гробом ожидает…
«Надеждой сладостной младенчески дыша» (1823).

Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью
Ум сомненьем взволновал?
«Дар напрасный, дар случайный…» (1828)

Интересно, что более подходящим синонимом слова пустой во времена Пушкина было не слово пустынный, а слово праздный, которое в современном литературном языке свелось только к двум следующим значениям, отмеченным в словаре Ушакова (48):

1) бездельный, не заполненный делом, работой или ничем не занимающийся, живущий без дела;

2) пустой, бессодержательный, порожденный праздностью, например, в выражениях «праздное любопытство», «праздный разговор» и «праздная болтовня».

В «Горе от ума» Грибоедова находим это слово в первом значении:

— А кто, любезный друг, велит тебе быть
праздным?
В полк, эскадрон дадут. Ты обер или штаб?
— Платон Михайлоч мой здоровьем очень слаб.

В стихотворении «Чиновник» (1844) Некрасова приведено наречие праздно во втором значении:

Вид нищеты, разительного блеска
Смущал его — приличье он любил.
От всяких слов, произносимых резко,
Он вздрагивал и тотчас уходил.
К писателям враждой — не беспричинной -
Пылал. бледнел и трясся сам не свой,
Когда из них какой-нибудь бесчинный
Ласкаем был чиновною рукой.
За лишнее считал их в мире бремя,
Звал книги побасёнками: "Читать -
Не то ли же, что праздно тратить время?
А праздность — всех пороков наших мать".

В то же время, в том же словаре Ушакова отмечено ещё одно значение слова праздный, считавшееся самым первым смысловым значением этого слова, но позднее ставшее книжным, поэтическим и устаревшим, т.е. имеется в виду следующее значение: «пустой, порожний, ничем не занятый» (48).

Пример такого значения приведём из стихотворения Тютчева «Есть в осени первоначальной. » (1857):

Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто все — простор везде, —
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на ПРАЗДНОЙ борозде.

И Пушкин употреблял это слово в таком значении:
Так, в стихотворении «Царскосельская статуя» (1830) он писал:

Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.
Дева печально сидит, ПРАЗДНЫЙ держа черепок.
Чудо! не сякнет вода, изливаясь из УРНЫ разбитой;
Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит.

Кстати, здесь ещё обратим внимание на архаичное значение слова урна – чаша,сосуд (57,121), которое устарело и уже этом смысле не употребляется. Сохранились значения слова урна как, во-первых, сосуда для праха умершего человека и, во-вторых, специального контейнера для сбора мусора.
В комментариях к изданию произведениий Пушкина (186) указано, что стихотворение Пушкина «Царскосельская статуя» было «посвящено бронзовой статуе «Молочница» на тему басни Лафонтена «Молочница и кувшин» (скульптор П. П. Соколов) в Царскосельском парке, изображающей девушку над разбитым кувшином, из которого льется неиссякаемый источник».

Вместе с тем, Пушкина эприменял слово праздный и в первом значении:
Например, в трагедии «Моцарт и Сальери» (1826-1831) читаем:

Нас мало избранных, счастливцев ПРАЗДНЫХ,
Пренебрегающих презренной пользой,
Единого прекрасного жрецов.
Не правда ль? Но я нынче нездоров,
Мне что-то тяжело; пойду засну.
Прощай же!
Сцена II. Сальери

И, наконец, в стихотворении «Дар напрасный, дар случайный. » (1828) читаем:

Цели нет передо мною:
Сердце пусто, ПРАЗДЕН ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.

Глагол восстать употребляется часто Пушкиным в значении воспрянуть, воскреснуть, а не «подняться против кого-нибудь, ополчиться на кого-нибудь»:

Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
Ода «Вольность» (1817).

Ещё глагол восстать употреблялся в значении «встать или принять вертикальное положение». Например, в поэме Пушкина «Руслан и Людмила» читаем:

«Мужайся, князь! В обратный путь
Ступай со спящею Людмилой;
Наполни сердце новой силой,
Любви и чести верен будь.
Небесный гром на злобу грянет,
[548]

И воцарится тишина —
И в светлом Киеве княжна
Перед Владимиром ВОССТАНЕТ
От очарованного сна».
Песнь пятая.

У Державина в оде «Евгению. Жизнь Званская» (1807):

ВОССТАВ ОТ СНА, взвожу на небо скромный взор;
……………………………………………………………
Благодарю, что вновь чудес, красот ПОЗОР
Открыл мне в жизни толь блаженной.

В «Молитвах утренних» (49) есть такие слова:

Воставше от сна.
Тропари Троичные.

От сна востав.
Молитва ко Пресвятой Троице и Молитвы 2-я и 3-я святого Макария Великого.

Так что Державин в своих строках передавал поэтическим языком свою утреннюю молитву, основываясь на церковных текстах.

Вместе с тем, обратим внимание, что в «Молитвах утренних» «востав» пишется с одним «с» (129), а не с двумя, как требуют современные орфографические нормы (30,31,44).
[549]

Известно, что слово позор в XVIII в. употреблялось в значении зрелища, вида, картины (125). Такое его значение, наряду с употребительным теперь, как порицание, вошло, следует отметить, и в словарь Даля, в котором определяется как «зрелище, что представляется взору» (58).

У Пушкина находим следующие строки:

Но между тем какой ПОЗОР
Являет Киев осажденный.
«Руслан и Людмила». Песнь шестая.

Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде невежества губительный ПОЗОР.
«Деревня» (1819)

Величествен и грустен был ПОЗОР
ПУСТЫННЫХ рек, долин, лесов и гор.
Баратынский. «Последняя смерть» (1827)

У Баратынского, как и у Пушкина, также отметим особое значение слова пустынных, указанное выше.
Напомним, что это так называемые семантические архаизмы, то есть слова, употреблявшиеся в старину в ином значении, чем сейчас.
Виноградов в работе «Язык Пушкина» (1935) отметил ещё такое, характерное для Пушкина и его предшественников, слово, отличающееся от современных литературных норм, как, например, протекать (18).

Слово протекать Жуковский и Пушкин употребляли в значении проходить.

Так, у Жуковского в стихотворении «Мир» (1800):

Ты славы путь ПРОТЕК…
[550]

У Пушкина в стихотворении «Встречаюсь я с осьмнадцатой весной…» (1817) читаем:

Смотря на путь, оставленный навек,-
На краткий путь, усыпанный цветами,
Которым я так весело ПРОТЕК,
Я слезы лью, я трачу век напрасно.

В стихотворениях «Прозерпина» (1825) и«Анчар» (1828) в том же значении употреблён глагол потекать:

Равнодушна и ленива
ПОТЕКЛА путем одним.
«Прозерпина»

Но человека человек
Послал к анчару властным взглядом,
И тот послушно в путь потЕк
И к утру возвратился с ядом.
«Анчар»

Рассмотрим существительное преданность и глагол предаться, которые встречаем у Пушкина:

Мне нравились его черты,
Мечтам невольная ПРЕДАННОСТЬ,

Неподражательная странность
И резкий, охлажденный ум.
«Евгений Онегин». Глава первая, XLV-я строфа.

Поэт писал не о прЕданности мечтам, а именно предАнности им, использовав существительное от глагола предаваться, как и в следующей строфе, в которой говориться, что Татьяна предалася чтению:
[551]

Потом за книги принялася.
Сперва ей было не до них,
Но показался выбор их
Ей странен. Чтенью ПРЕДАЛАСЯ
Татьяна жадною душой;
И ей открылся мир иной.
Глава седьмая. Строфа XXI.

Здесь Пушкин слово предалася пишет с ударением, соответствующем современной норме слова, которое в строгой литературной норме современной орфографии пишется предалась, а не предалася. Во времена Пушкина и в просторечии, однако, и написание использованное поэтом правильно для женского рода.

В то же время, для мужского рода современной литературной нормой является слово предался с ударением на «а» во втором слоге.

А вот Бунин в стихотворении «Стамбул» (1905) отступил от этой нормы, пользуясь старой:

Был победитель славен и богат,
И затопил он шумною ордою
Твои дворцы, твои сады, Царьград.
И предалсЯ, как сытый лев, покою.

Также и у Баратынского в стихотворении «Последний поэт» (1835) читаем:

Век шествует путем своим железным,
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчетливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданЫ.
[552]

В Словаре Резниченко этот пример приводится с указанием на отступление от литературной нормы ударения в слове предать (8), но здесь у поэта, на наш взгляд, смысл другой, от глагола предаться в значении посвятить себя чему-то.

А вот в эпиграмме Пушкина «Гр. Орловой-Чесменской» (1824) другой смысл глагола предана, который правильнее передать с ударением на первый слог:

Благочестивая жена
Душою Богу преданА,
А грешной плотью
Архимандриту Фотию.

В стихотворении Пушкина «Фавн и пастушка» (1814-1816) встречаем слово изменяет, которое, как известно, имеет различные значения, в том числе предавать:

С пятнадцатой весною,
Как лилия с зарею,
Красавица цветет;
И томное дыханье,
И взоров томный свет,
И груди трепетанье,
И розы нежный цвет —
Все юность ИЗМЕНЯЕТ.
Уж Лилу не пленяет
Веселый хоровод.
.
Итак, ты изменила?
Красавица, пленяй,
Спеши любить, о Лила!
И снова изменяй.

В поэме Пушкина «Полтава» (1828) читаем:
[553]
Сыны любимые победы,
Сквозь огнь окопов рвутся шведы;
ВОЛНУЯСЬ, конница летит;
Пехота движется за нею
И тяжкой твердостью своею
Ее стремление крепит.

Филолог Валентин Краснопевцев (1933 - 2003), член Союза писателей России (438), в книге «Поговорим по-русски» (439) уточняет:

«Увы, мы настолько свыклись с переносным значением глагола «волноваться», что перестали распознавать метафору… Ведь «волноваться» происходит от слова «волна»».

«Хотя кавалеристы в разгаре сражения безусловно не могут не быть возбуждены и взволнованы, - совсем не о волнении как душевном состоянии говорится в этой пушкинской строке. Конница летит в атаку не прямо-линейной лавой, а волнообразно, когда одни ряды или даже целые фланги опережают другие, соседние».

Краснопевцев ещё обратил внимание, что слово ««противный» в наше время употребляется чаще всего во вторичном значении – «отвратительный, неприятный», хотя связь этого слова с родственным «напротив» и «противостояние» очевидна».
Единственное, на что мы ещё по старинке отваживаемся, - на живучие канцеляризмы типа «противная сторона», «в противном случае». А вот А.С. Пушкин использовал это прилагательное гораздо свободнее , именно в исконном его смысле» (439):

Рука с рукой, унынья полны,
Сошли ко брегу в тишине –
И русский в шумной глубине
Уже плывет и пенит волны,
Уже противных скал достиг,
Уже хватается за них.
Кавказский пленник. Черкесская песня.
[554]

В «Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях» (1833) Пушкина читаем строки:

И царица налетела
На Чернавку: "Как ты смела
Обмануть меня? и в чем. "
Та призналася во всем,
Так и так. Царица злая,
Ей РОГАТКОЙ угрожая,
Положила иль нежить,
Иль царевну погубить.

Виктор Одинцов (1937-1982), доктор филологических наук, известный специалист в области стилистики и языка художественной литературы, старший научный сотрудник Института русского языка Академии наук (1962-1982) (440), в своей книге «Лингвистические парадоксы» (441) комментировал этот текст так (кстати, этот пример с цитатой из книги Одинцова привёл в своей книге и Краснопевцев):

«Юный читатель вообразит еще, пожалуй, царицу с рогаткой, какими мальчишки стреляют по воробьям и галкам. Царица угрожала вещами гораздо более страшными - каторгой, тюрьмой. Рогаткой в старину назывался железный ошейник с длинными остриями, который надевали на шею заключенным».

Действительно, рогаткой в старину называли ещё, как свидетельствует Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, и орудие наказания (168).
Напомним со ссылкой на цитату из статьи Брюсова (1918), что для того, «чтобы вполне понимать Пушкина, необходимо хорошо знать его эпоху, исторические факты» (236).

В связи с этим будет нелишним ещё привести следующие пример из книги Одинцова о том, как внимательно нужно читать Пушкина и как «хорошо знать его эпоху, исторические факты»:
[555]

«В самом деле, читая об отъезде Лариных в Москву (VII глава «Евгения Онегина»), мы мало обращаем внимания на строки:

На кляче тощей и косматой
Сидит форейтор бородатый.

Нам безразлично, были ли у форейтора усы, борода или нет. Но читателю той эпохи эти строки говорили многое. В. В. Вересаев так комментировал это описание: «Почему «бородатый»? Форейторами ездили обыкновенно совсем молодые парни, чаще даже - мальчишки. Вот почему: Ларины безвыездно сидели в деревне и далеких путешествий не предпринимали.
И вот вдруг - поездка в Москву. Где уж тут обучать нового форейтора! И взяли старого, который ездил еще лет пятнадцать-двадцать назад и с тех пор успел обрасти бородой. Этим «бородатым» форейтором Пушкин отмечает домоседство семьи Лариных».

Пушкин показывает, как провинциально, как смешно выглядел обоз Лариных с горшками, тюфяками, банками варенья, подчеркивает, что и возок-то у них старый, почтенный; форейтор и тот бородатый». (441)

«Другой пример. Сцена дуэли («Евгений Онегин», глава VI) - напряженный, драматичный момент:

Онегин Ленского спросил:
«Что ж, начинать?» - «Начнем, пожалуй», -
Сказал Владимир.

Что значит это «Начнем, пожалуй?» Не хочется, но раз пришли, так надо стреляться? Или Ленский раздумал, струсил? Ничего похожего. Если перевести «пожалуй» с языка Пушкина на язык наших дней, то смысл его ближе всего к современному пожалуйста, а точнее, изволь.
[556]

Ленский идет на дуэль так же смело, как и Онегин. И Ленский отвечает Онегину не с дрожью в голосе, а твердо и уверенно: "Начнем, изволь"» (там же) (441).

Старославянское слово тьма мы теперь используем только в значении темнота, но раньше оно имело и другое семантическое значение. В старой Руси тьма означала число 10 000. Например, в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона указывалось в статье «Темник», что это «у татар начальник над тьмою, т. е. десятком тысяч» (168).

В басне поэта, писателя и переводчика XVIII века Михаила Попова (1742-1790) (442) «Два вора» говорится о разных ворах: с одной стороны, о простом и бедном, а с другой стороны – богатом, титулованом чиновнике:

Был вор простой
И хаживал всегда пешком и в серяке,
Доходы он сбирал не в городе, не в съезжей,
А на дороге на проезжей.
Другой
Чиновный был, и тьмы имел он в сундуке
Червонцев и рублей,
Которые сбирал с невинного народа.

В таком же значении, т. е. как множество, употреблял слово тьмы (мн.ч. от тьма) и Пушкин в стихотворении «Герой» (1830):

Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман.

В поэме Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» (1876-1877) читаем:

Не диво ли? широкая
Сторонка Русь крещеная,
Народу в ней тьма тем…
Часть четвертая. Пир на весь мир.

И ещё в таком же значении использовал слова тьма и тьмы Блок в «Скифах» (1918):

Мильоны - вас. Нас - тьма, и тьмы, и тьмы,
Попробуйте, сразитесь с нами!

Примечание: Данный раздел эссе «О литературных нормах в русской поэзии», приводится с продолжением начатой нумерации страниц и сносок, содержание которых будет опубликовано в заключительном разделе.
Продолжение следует.

НАСТРОЙКИ.

СОДЕРЖАНИЕ.

СОДЕРЖАНИЕ

1
2
3
4
» .
150

Викентий Викентьевич Вересаев

Собрание сочинений в пяти томах

Том 5. Воспоминания

Памяти отца моего Викентия Игнатьевича СМИДОВИЧА

И если я наполнил жизнь борьбою

За идеал добра и красоты,

О, мой отец, подвигнут я тобою,

Во мае возжег живую душу ты.

Краткую свою автобиографию Юм начинает так: «Очень трудно долго говорить о себе без тщеславия». Это верно.

Но то, что я тут описываю, было пятьдесят лет назад и больше. Совсем уже почти как на чужого я смотрю на маленького мальчика Витю Смидовича, мне нечего тщеславиться его добродетелями, нечего стыдиться его пороков. И не из тщеславного желания оставить «потомкам» описание своей жизни пишу я эту автобиографию. Меня просто интересовала душа мальчика, которую я имел возможность наблюдать ближе, чем чью-либо иную; интересовала не совсем средняя и не совсем обычная обстановка, в которой он рос, тот своеобразный отпечаток, который наложила на его душу эта обстановка. Буду стремиться только к одному: передавать совершенно искренно все, что я когда-то переживал, — и настолько точно, насколько все это сохранилось в моей памяти. Встретится немало противоречий. Если бы я писал художественное произведение, их следовало бы устранить или согласовать. Но здесь, — пусть остаются! Помню я так, как описываю, а присочинять не хочу.

Я сказал: для меня этот мальчик теперь почти совсем чужой. Пожалуй, это не совсем верно. Не знаю, испытывают ли что-нибудь похожее другие, но у меня так: далеко в глубине души, в очень темном ее уголке, прячется сознание, что я все тот же мальчик Витя Смидович; а то, что я — «писатель», «доктор», что мне скоро шестьдесят лет, — все это только нарочно; немножко поскрести, — и осыплется шелуха, выскочит маленький мальчик Витя Смидович и захочет выкинуть какую-нибудь озорную штуку самого детского размаха.

9 сентября 1925 г.

Я родился в Туле, 4/16 января 1867 года. Отец мой был поляк, мать русская. Кровь во мне вообще в достаточной мере смешанная: мать отца была немка, дед моей матери был украинец, его жена, моя прабабка, — гречанка.

Мой отец, Викентий Игнатьевич Смидович, был врач. Он умер в ноябре 1894 года, заразившись сыпным тифом от больного. Смерть его вдруг обнаружила, какою он пользовался популярностью и любовью в Туле, где всю жизнь работал. Похороны его были грандиозные. В лучшем тогда медицинском еженедельнике «Врач», выходившем под редакцией проф. В. А. Манасеина, в двух номерах подряд были помещены два некролога отца, редакция сообщала, что получила еще два некролога, которых за недостатком места не печатает. Вот выдержки из напечатанных некрологов. Тон их — обычный слащаво- хвалебный тон некрологов, но по существу все передается верно. Один из некрологистов писал:

Кончив в 1860 г. курс в Московском университете, Викентий Игнатьевич начал и кончил свою общественную службу в Туле. Высокообразованный и человечный, в высшей степени отзывчивый на все доброе, трудолюбивый и до крайней степени скромный в своих личных требованиях, он всю свою жизнь посвятил служению городскому обществу. Не было ни одного серьезного городского вопроса, в котором бы так или иначе Викентий Игнатьевич не принимал участия. Он был в числе учредителей Общества тульских врачей. Ему же принадлежит мысль об открытии городской лечебницы при О-ве врачей, — этого единственного в городе всем доступного учреждения. Все помнят Викентия Игнатьевича как гласного Городской думы: ни один серьезный вопрос в городском хозяйстве не проходил без его деятельного участия. Но наибольшая его заслуга, это — изучение санитарного состояния города. Метеорологические наблюдения, изучение стояния грунтовых вод и их химического состава, исследование городской почвы, направления стоков, — все это велось одним Викентием Игнатьевичем с удивительным постоянством и настойчивостью. Он принимал деятельное участие и в работах Статистического комитета, провел мысль о необходимости однодневной переписи и разработкою ее с санитарной точки зрения положил прочное начало санитарной статистике в Туле. Он устроил Городскую санитарную комиссию и до самой смерти был главным ее руководителем и работником.

Во всех общественных учреждениях, в которых он участвовал, — пишет автор другого некролога, — Викентий Игнатьевич пользовался большим уважением и авторитетом, благодаря своему уму, твердости убеждений в честности. Везде он был самым деятельным членом, везде много работал, — больше, чем казалось бы возможным при его обширной Я разнообразной деятельности… Он пользовался в Туле обширною популярностью не только как врач, но и как хороший человек. Как пояснение отношения к нему населения я могу привести, между прочим, следующий характерный факт: католик по вероисповеданию, он был выбран прихожанами православной Александро-Невской церкви в члены приходского попечительства о бедных. В. И. был широко образованный человек, и не было, кажется, такой научной области, которою бы он не интересовался. В доме своем он имел недурно обставленную химическую лабораторию, которую с готовностью отдал Санитарной комиссии, не имевшей вначале собственной лаборатории. Викентий Игнатьевич оставил после себя хорошее минералогическое собрание и обширную библиотеку по самым разнообразным отраслям знания… Он принадлежал к тому редкому типу людей, которые, вместе с природным недюжинным умом, обладают обширным образованием, добрым сердцем, благородным характером и скромностью истинного философа… Вне сомнения, — замечал один из некрологов, — в ближайшее время появится подробная биография этого замечательного человека

(«Врач», 1894, №№ 47 и 48).

Таков он был. И до последних дней он кипел, искал, бросался в работу, жадно интересовался наукою, жалел, что для нее так мало остается у него времени. Когда мне приходилось читать статьи и повести о засасывающей тине провинциальной жизни, о гибели в ней выдающихся умов и талантов, мне всегда вспоминался отец: отчего же он не погиб, отчего не опустился до обывательщины, до выпивок и карт в клубе? Отчего до конца дней сохранил свою живую душу во всей красоте ее серьезного отношения к жизни и глубокого благородства?

Помню, — это уже было в девяностых годах, я тогда был студентом, — отцу пришлось вести продолжительную, упорную борьбу с губернатором из-за водопровода. Тульским губернатором в то время

Читайте также: