Ты смешон с седыми волосами что на это я могу сказать

Опубликовано: 17.09.2024

Андрей Седых

Исполнилось всегдашнее желание Куприна: умереть у себя дома, на русской земле. Когда Александр Иванович внезапно уехал в Россию, его никто не осудил за "измену эмиграции". Знали, что в Россию увезли больного, беспомощного старика, уже плохо сознававшего, что с ним происходит. Но было бы ошибочно думать, что эта последняя, трагическая поездка Куприна не соответствовала его сокровенным желаниям. Вспоминаю я один разговор в Париже, на похоронах писателя-эмигранта. Похороны были бедные, грустные, - пришло особенно мало людей, - и на обратном пути Александр Иванович вдруг взял меня под руку, - вид у него был очень несчастный:
- Умирать нужно в России, дома, - сказал он тихо. -- Так же, как лесной зверь, который уходит умирать в свою берлогу.
Видимо, с каких то пор мысль эта его не оставляла. Несколько месяцев спустя мы отправились гулять, как это делали часто, шли вдвоем по весеннему парижскому бульвару. Александр Иванович радостно щурился на солнце, любовался молодой зеленью каштанов, которые уже начинали зацветать, а потом, совсем неожиданно и без связи с тем, о чем мы беседовали, сказал:
- А знаете, я верю, что умирать уеду в Россию.
- С чего это вы, Александр Иванович?
- Уеду, и вот, когда-нибудь в Москве ночью проснусь и вспомню этот бульвар, эти каштаны, любимый и проклятый Париж, и так заноет душа от тоски по этому городу!
Об этом возвращении в Россию он думал, должно быть, часто. И когда жена начала хлопотать и списываться с И. Я. Билибиным и с Алексеем Толстым, который уехал в Россию, совсем не из тоски по родине, как пишет теперь Илья Эренбург, а скорее чтобы скрыться от кредиторов и портных, - Куприн не возражал, а по детски радовался: вернуться в Москву. В этот период парижской жизни он был уже тяжко болен. Не узнавал даже самых близких людей и однажды поразил пользовавшего его русского врача таким разговором:
- А знаете, я скоро уезжаю в Россию.
- Как же вы поедете туда, Александр Иванович? Ведь там - большевики.
Куприн растерялся и переспросил:
- Как, разве там - большевики?
Замолчал, и больше уж на эту тему разговора не возобновлял. А на вокзале, садясь в вагон, он сказал:
- Я готов был пойти в Москву пешком, по шпалам. Был он связан с Россией такими кровными узами, что
оторвавшись от родной земли уже не мог писать, сознавал это и испытывал величайшие страдания.
- Писал в Париже Тургенев, - жаловался он. - Мог писать вне России. Но был он вполне европейский человек, и было у него душевное спокойствие. Горький и Бунин писали на Капри прекрасные рассказы. Бунин там написал свою "Деревню". Но ведь у них было тогда чувство, что где-то, далеко, у них есть свой дом, куда можно вернуться, припасть к родной земле, набраться от нее сил. А ведь сейчас у нас чувства этого нет, и быть не может: скрылись мы от дождя огненного, жизнь свою спасая. Есть люди, которые по глупости или от отчаяния утверждают, что и без родины можно, или что родина там, где ты счастлив. Но, простите меня, все это притворяжки перед самим собой. Мне нельзя без России. Я дошел до того, что не могу спокойно письма написать туда, ком в горле. Вот уж, правда, "растворях хлеб свой слезами".

Несчастье Куприна заключалось в том, что он не мог писать по памяти, как Бунин, Шмелев, Зайцев или Ремизов. Куприн всегда должен был жить жизнью людей, о которых писал, - будь то балаклавские рыбаки или люди из "Ямы".
- Ничего никогда я не выдумывал, - говорил мне Куприн о методах своей работы. -o Жил я с теми, о ком писал, впитывал их в себя, барахтался страстно в жизни. Потом все постепенно отстаивалось и нужно было только сесть за стол и взять в руки перо. А теперь что? Скука зеленая.
Это был черный день. Но бывали дни другие, спокойные, даже радостные. На широком, некрашеном столе появлялась бутылка вина и тарелка с медовыми пряниками из соседней русской лавочки. Александр Иванович разливал по стаканам и говорил с улыбкой, - он любил улыбаться и на лице его при этом появлялось какое-то детское выражение:
- Ну, поздороваемся!
Закусывали пряником, и сразу повеселевший Куприн начинал вспоминать прошлое. Рассказывал он охотно, не повышая голоса, скороговоркой:
- Первый гонорар, - нет, это, брат, не забудешь! Десять рублей прислали мне из журнала. Огромнейшая была тогда сумма. Я на эти деньги купил матери козловые ботинки, а на оставшийся рубль пошел в манеж и поскакал. Люблю лошадей!
С этим первым рассказом, который принес ему десять рублей гонорару, вышла большая неприятность. Куприн был тогда еще в юнкерском училище, и когда пришел номер с рассказом, юнкера вызвали к начальству.
- Куприн, ваш рассказ?
- Так точно!
- В карцер!
Так сказать, в назидание на будущее время: не печатайся без разрешения начальства!
Сидя в карцере, Куприн от скуки прочитал свой рассказ отставному солдату, старому училищному дядьке. Выслушал он внимательно и сказал юному автору, ждавшему комплиментов: - Здорово написано, ваше благородие! А только понять ничего нельзя.

Александр Иванович очень любил молодых и всячески им помогал. Пришел я к нему за интервью для иллюстрированного журнала, - был тогда безусым юношей, а Куприн усадил меня, как почетного гостя, в мягкое кресло, сам сел на стул, обласкал, и вдруг оказалось, что читал какие то мои очерки и очень хвалит. Это была очень характерная черта его - благородство и благожелательность, постоянная готовность помочь начинающему писателю. Года два спустя, когда мы сдружились, он сам предложил написать предисловие к моей книге "Париж ночью" и предисловие вышло лестное. Перед этим долго и строго меня допрашивал:
- Почему беллетристику не пишете? Пора переходить на рассказы.
- Да я очень люблю газету, Александр Иванович. И журналистика - занятное ремесло.
Куприн поднял свое татарское, скуластое лицо с широким, сломанным и несколько приплюснутым носом и начал смеяться:
- Ну, вам виднее! Хороший журналист всегда лучше посредственного писателя. А вы, все-таки, попробуйте. Может выйти.
Оригинал написанного им предисловия сохранился у меня до сих пор, в нем он высказывает ту же мысль о преимуществах журналиста перед беллетристом. Предисловие написано тем корявым почерком, который так был характерен для последних лет Куприна. Строчки сползают куда-то вниз, и всюду - бесчисленные вставки и помарки ("Без помарок не умею"). К сожалению, хранившаяся у меня пачка отобранных, самых интересных писем Куприна погибла в 1940 году, попав во время обыска в руки агентов Гестапо. Уцелело лишь несколько писем, случайно бывших в общем архиве. Вот одно из них, без даты, вероятно относящееся к 1929 году.Я запрашивал Александра Ивановича, над чем он работает? Ответ был написан в духе шутливом:
"Над чем я работаю? Над письменным столом. На нем у меня около тысячи самых разнообразных предметов. Каждое утро, не внимая моим ежедневным мольбам, наша Мария Михайловна приводит этот стол в симметрический порядок, я же трачу целых двенадцать часов на то, чтобы привести его в привычный и удобный для моих занятий беспорядок. А на завтра то же самое.
Что я задумал? Поехать на Таити. Об этом я думаю непрерывно с 1899 года, но никак не удается".

В молодости Куприн жил буйно, был страшен во хмелю, злоупотреблял своей физической силой и временами делал вещи бессмысленные и даже жестокие. Таким я его не знал, - мы познакомились поздно, в Париже, и тогда Александр Иванович уже был совсем иным, - годы и болезнь сломили его, он сделался мягким и ласковым.
Жил Куприн по соседству, очень близко от Булонско-го леса, и я часто к нему заходил. Осенью в его комнате, оклееной белыми обоями с цветочками, пахло гниющими листьями и теплой, влажной землей. Кот "Ю-ю", которого потом тоже увезли в Россию, вместе с хозяином, мирно спал на столе, развалившись на рукописях, на больших белых листах, исписанных почерком человека, которому уже плохо повинуется рука.
- Презирает меня кот, - жаловался Александр Иванович. - Презирает. А почему - не знаю. Должно быть, за поведение.
Кота своего он обожал и тот держал себя в доме настоящим тираном, разгуливал по столу во время обеда, норовил лизнуть с тарелки. Такой же кот был и у Н. А. Тэффи, также разгуливал он свободно по столу, обнюхивал печенье, и Надежда Александровна негодовала, что я после этого не хочу есть это печенье, за которым она специально ходила в хорошую кондитерскую. Любил еще Куприн птиц, собак, лошадей, - я ни разу не видел, чтобы он прошел мимо пса на улице, не погладив его. Но настоящей страстью были лошади, - он искренне был убежден, что лучшее в "Анне Карениной" - это лошадь Вронского "Фру-Фру" и описание его скачки.
- У меня эта любовь к лошадям в крови, от татарских предков, - вполне серьезно говорил он. - Мать была урожденная княжна Куланчакова. А по татарски "куланчак" означает - жеребец. Я с детства на лошадях по степи гонял, да как!
Многие находили, что в Куприне было что то от большого "зверя". Тэффи мне говорила:
- Вы обратите внимание, как он всегда принюхивается к людям! Потянет носом и конец, - знает, что за человек.
Тэффи вообще Александра Ивановича очень любила и она первая дала мне правильное определение его двойной натуры:
- Он - грубый и нежный.
Во время прогулок Куприн всегда что-нибудь вспоминал, или изображал в лицах. Раз неожиданно начал меня уверять, что в юнкерскую школу попал по недоразумению - с детства мечтал стать лесничим, ходить с собакой и с ружьем по лесу. Потом, подав в отставку и уйдя из полка, увлекся авиацией и едва не погиб, - случилось это во время полета с приятелем, борцом Заикиным.
- Аэроплан тяпнулся, сплошная яичница, а мы - живы. До сих пор не пойму, каким образом. Должно быть, Николай Угодник спас. Заикина знаете?
О Заикине знал я лишь по наслышке, но портрет борца висел в кабинете Куприна на почетном месте, рядом с Репиным.
- Да. Ушел я, значит, в отставку и с жадностью набросился на жизнь. Чего только не видел, чем не занимался! Был я землемером. В Полесьи выступал предсказателем. Артистом был в городе Сумы. Изображал больше лакеев и рабов. А потом с балаклавскими рыбаками связался, славные были ребята. Кирпичи на козе таскал, арбузы в Киеве грузил. Был я псаломщиком, махорку сажал, в Москве продавал замечательное изобретение "Пудр-клозет" инженера Тимаховича. Преподавал в училище для слепых, а когда меня оттуда выгнали, пошел на рельсо-прокатный завод.
Писать я серьезно стал только присмотревшись к жизни, набравшись впечатлений. Литературой занялся случайно. Скажу правду, писать не люблю, трудно мне писать, а рассказывать люблю, и жизнь тоже люблю. И еще люблю простых людей, есть у меня доступ к простым сердцам.
Он говорил правду. В нашем квартале Куприна знали все садовники, а с одним из них он совсем сдружился, - кажется, по линии выпивки. Звали его Пьер. Этот Пьер напивался, как дрозд, а затем приставал к Куприну:
- Мэтр, я не Пьер. Я - Артур.
Как так? А очень просто. Когда трезвый, то Пьер. А как напьется - раздвоение личности, и уже он не Пьер, а какой-то второй, таинственный Артур. И Куприн восхищался:
- Ведь какая фантазия, а?!
Недавно я прочел, что именно в этот период парижской жизни была у Куприна некая сердечная тайна. В течение ряда лет 13-го января, в канун русского, Нового Года, он уходил в маленькое бистро и там, "один, сидя за бутылкой вина, писал нежно и почтительно любовное письмо к женщине, которую очень мало знал, но которую любил скрытой любовью". Возможно, именно к этой тайной и безнадежной любви и относится одно его стихотворение, опубликованное уже после его смерти в журнале "Огонек". ("Огонек", 1958 г. № 6.)

"Ты смешон с седыми волосами. "
Что на это я могу сказать?
Что любовь и смерть владеет нами?
Что велений их не избежать?
Нет. Я скрою под учтивой маской
Запоздалую любовь мою-
Развлеку тебя забавной сказкой,
Песенку веселую спою.
Локтем опершись на подоконник,
Смотришь ты в душистый, темный сад.
Да. Я видел: молод твой поклонник.
Строен он, и ловок, и богат.
Все твердят, что вы друг другу пара,
Между вами только восемь лет.
Я тебе для свадебного дара
Присмотрел рубиновый браслет. . ;
Жизнью новой, светлой и пригожей,
Заживешь в довольстве и в любви
Дочь родится на тебя похожей.
Не забудь же, в кумовья зови.
Твой двойник!
Я чувствую заране -
Будет ласкова ко мне она.
В широте любовь не знает граней.
Сказано: "Как смерть она сильна".
И никто на свете не узнает,
Что годами, каждый час и миг,
От любви томится и страдает
Вежливый, внимательный старик.
Но когда потоком жгучей лавы
Путь твой перережет гневный Рок,
Я охотно, только для забавы,
Беззаботно лягу поперек.

Существовала ли в действительности эта женщина? Не знаю. Куприн был человеком по рыцарски целомудренным и никого не пускал в тайники души своей. О многом из своего прошлого он вообще не любил рассказывать, был временами скрытен. Но как странно: и в "Гранатовом браслете", написанном еще в России, в период его большой славы, и в парижском стихотворении состарившегося Куприна - одна и та же тема, один и тот же трагический лейтмотив: неразделенная, какая-то экзальтированная и возвышающая любовь к недоступной женщине.

Иногда в полдень мы шли в знакомое бистро на улице Доктора Бланша. Александр Иванович, кажется, любил это бистро потому, что название улицы напоминало ему о любимом Мопассане. Куприн шел в помятой, криво надетой шляпе, татарские его глазки весело улыбались, и он все жаловался, что из него "никак старик не выходит".
Бистро было маленькое, с цинковой стойкой. Сюда заглядывали каменщики в белых фартуках, маляры, - народ мастеровой, любящий выпить и поговорить. Куприна все здесь знали, здоровались и запросто называли "мосье Александр". На столе тотчас же появлялись две внушительного размера рюмки с кальвадосом, желтоватой нормандской водкой, от которой захватывает дух и огонь проходить по всему телу. Хозяйка, мадам Мари, была женщиной приветливой, Куприн пытался сказать ей какой-то комплимент на своем необыкновенном и живописном французском языке. Хозяин знал свое дело, внимательно следил за рюмками и во время наливал по второй. В те годы Александр Иванович еще пил, но от второй рюмки он уже хмелел. Развязка приближалась быстро. Появился склероз и мучительная болезнь, перемещение сетчатой оболочки. Встречи наши стали происходить значительно реже. Помню последнюю прогулку. Он пришел на свидание в своем просторном, коричневом пальто, как то сбившемся на бок. Седая бороденка клином была всклокочена, выцветшая шляпа носила уж очень беженский вид.
- Возьмите меня под руку, - сказал Куприн. - Ходить прямо я еще могу, а вот поворачивать - боюсь, не уверен. И зайдем, знаете, в лавочку к Суханычу.
- А вам можно, Александр Иванович?
- Теперь все можно! - махнул он рукой.
Зашли в русскую лавочку, Куприн съел пирожок и слегка дрожавшей рукой поднес ко рту и опрокинул рюмку водки. В лавке было шумно, тесно, приезжали закусить русские шофферы, толпились покупатели, и какая-то древняя старуха-француженка с подозрительным видом рассматривала через лорнетку непонятные ей пирожки, а хозяин, - тот самый о котором часто писал Ремизов, - упитанный и краснощекий, на смешанном французско-нижегородском языке говорил:
- Прене, мадам. Сэ бон!

В "Воспоминаниях" Бунина есть несколько страшных строк - рассказ, относящийся именно к этому периоду: ". я как то встретил его на улице и внутренне ахнул: и следа не осталось от прежнего Куприна! Он шел мелкими, жалкими шажками, плелся такой худенький, слабенький, что, казалось, первый порыв ветра сдует его с ног, не сразу узнал меня, потом обнял с такой трогательной нежностью, с такой грустной кротостью, что у меня слезы навернулись на глаза".
Старые друзья навещали его редко, да он и не всегда их узнавал. Пришел как-то Б. К. Зайцев. Поздоровались. Куприн сидел в кресле и явно не понимал, кто это. Жена, Елизавета Маврикиевна, сказала:
- Папочка, это Борис Константинович пришел тебя проведать. Борис Константинович Зайцев!
Тут только он вспомнил и начал разговаривать. В последний раз зашел я к нему за несколько недель до отъезда. Спросил о здоровьи, потом о работе, - пишет ли? Спрашивать было грешно, - какое уж тут могло быть писание! Куприн поник головой и буркнул в ответ: - Все это никому не нужно. Не могу я больше писать. Баста!
Потом его увезли в Россию.

Недавно я прочел у Телешова о последних месяцах жизни Куприна. Поселили его в каком-то подмосковном доме отдыха для писателей. Приехали туда в гости матросы-балтийцы. День был хороший, пели хором на лужайке, устроили игры. Александра Ивановича тоже вынесли в кресле на лужайку. Матросы подходили к нему, пожимали руку, говорили, что читали его "Поединок" и другие вещи, благодарили. Куприн молчал и вдруг громко заплакал.
Так он и умер - успокоенный и примиренный. Теперь закрываю глаза и стараюсь представить себе мертвого Александра Ивановича, и не могу: идет по улице улыбающийся человек с татарским, широкоскулым лицом, в помятой, криво надетой шляпе, - живой Куприн.

КУПРИН, Александр Иванович [26.VIII(7.IX).1870, Наровчат Пензенской губ.— 25.VIII.1938, Ленинград] — писатель. Отца, Ивана Ивановича, мелкого чиновника-письмоводителя, умершего в 1871 г., К. не помнил. Первые его детские воспоминания связаны с Вдовьим домом в Москве, в Кудрине, где мать К. Любовь Алексеевна, происходившая из обедневшего рода татарских князей Кулунчаковых, поселилась с трехлетним сыном в 1873 г. В 1876 г. мать отдает К. в Московский Разумовский пансион. В сиротском пансионе К. испытывал «жгучие детские скорби»; тогда же впервые проявились черты характера будущего писателя: «упрямая воля, дух предприимчивости» делали его предводителем во многих мальчишеских затеях, в том числе и неудавшемся побеге из пансиона. Его выделяли из сверстников неуемная фантазия, «рассказчичьи таланты». Сочинявшиеся им «пестрые чудесные истории» вызывали восторг товарищей и раздражение классных дам, для которых он был «мальчик-лгун», «настоящий бунтарь» (рассказ «Храбрые беглецы»).

К семилетнему возрасту относится первое сочиненное К. стихотворение. Любимым чтением в ранние годы были романы Ф. Купера, Г. Эмара, Ж. Верна.

Победа русской армии в русско-турецкой войне возбудила в мальчике желание стать военным. В 1880 г. он выдерживает экзамен во 2-ю Московскую военную академию, преобразованную вскоре в кадетский корпус. Впоследствии в повести «На переломе (Кадеты)» К. описал уродства системы, готовящей будущих офицеров. «Воспоминания о розгах в кадетском корпусе остались у меня на всю жизнь»,— скажет К. незадолго до своей смерти. Лишь уроки преподавателя литературы Муханова оставили о себе светлую память. После окончания кадетского корпуса К. поступает в военное училище. О своем пребывании в Московском Александровском училище (1888—1890) он не раз будет писать впоследствии. Близкий автору герой повести «Поединок» Ромашов, выпускник военного училища, скажет о Себе: «Моя душа была уже навеки опустошена, мертва и опозорена». В кадетские и юнкерские годы у К. постепенно созрела мечта стать «поэтом или романистом». Сохранились стихи, написанные им в возрасте 13—17 лет, среди них стихотворение о казни народовольцев «Сны», сатирическая «Ода Каткову». В эти годы К. особенно увлекается поэзией Г. Гейне. Он знакомится с литератором «искровской» школы Л. И. Пальминым, который советует ему обратиться к прозе и содействует первому выступлению К. в печати. Основанный на газетной хронике рассказ о самоубийстве провинциальной актрисы «Первый дебют» (Русский сатирический листок.— 1889.— No 48) вызвал любопытство товарищей-юнкеров. Однако, прочитав вскоре толстовских «Казаков», юный автор критически переоценил свой подражательный рассказ, придя к выводу о ценности «жизненной правды» в литературных произведениях. Местом своей армейской службы подпоручик К. выбрал наугад 46-й Днепровский пехотный полк, стоявший в Подольской губ.

Служба в 1891—1894 гг. в заштатных городках Проскурове и Волочиске дала К. возможность досконально узнать будничную жизнь царской армии, описанную им впоследствии во многих произведениях. В офицерской среде К. столкнулся с тем, что ежедневно будет видеть герой «Поединка»: муштра, шагистика, помыкание подчиненными; вечером, после службы, скука, пьянство, разврат — все это рождало ощущение «тяжелой и непонятной бессмыслицы военной службы». В 1893 г. К. сделал попытку изменить ход своей жизни, сдать экзамены в Академию Генерального штаба, однако из-за стычки с полицейским чином, происшедшей в Киеве, по пути в Петербург, он был отстранен от сдачи экзаменов. Занятия литературной работой К. уже не оставлял. В повести «Впотьмах», рассказах «Психея», «Лунной ночью», написанных в эти годы, преобладают еще искусственные сюжеты, условные приемы. Одним из первых произведений, основанных на лично пережитом и увиденном, стал рассказ из армейской жизни «Из отдаленного прошлого» («Дознание»), опубликованный в петербургском журнале «Русское богатство» (1894.— No 8). С «Дознания» начинается цепочка произведений К., связанных с жизнью русской армии и постепенно подводящих к «Поединку»: «Ночлег» (1897), «Ночная смена» (1899), «Прапорщик армейский» (1897), «Поход» (1901) и др.

В августе 1894 г. К. в чине поручика выходит в отставку: продолжать служить в армии он не мог, но каких-либо определенных планов на дальнейшее не было, как не было и никакой гражданской специальности, «знаний ни научных, ни житейских» («Автобиография»). В следующие годы (1894—1899) К. перепробовал множество занятий, странствуя по югу России. На киевских пристанях с артелью грузчиков разгружает баржи с арбузами, организует в Киеве атлетическое общество, совершает в 1896 г. поездку по шахтам и заводам Донбасса и работает несколько месяцев на одном из заводов, в 1897 г. на Волыни служит лесным объездчиком, управляющим имением, псаломщиком, занимается зубоврачебным делом, в 1899 г. на несколько месяцев вступает в провинциальную труппу, работает землемером, сближается с артистами цирка. Огромный запас наблюдений К. дополнял упорным самообразованием, чтением, (в частности, увлекся очерковыми произведениями Г. Успенского).

Именно в эти годы К. становится профессиональным литератором, сотрудничает с 1894 г. в газетах «Киевское слово», «Жизнь и искусство», «Киевлянин». В полной мере К. познает «черное газетное дело», ему приходилось писать «заметки об уличных происшествиях или смешные сценки из камер мировых судей», рецензии, фельетоны, очерки. Оттачивалась писательская зоркость, накапливалось искусство точной социальной и психологической характеристики, что проявилось в цикле очерков «Киевские типы», вышедшем в 1896 г. отдельной книжкой.

В декабре 1896 г. «Русское богатство» 1 печатает повесть К. «Молох», основанную на донецких впечатлениях. В повести еще немало литературных реминисценций. В описании пошлости провинциального семейства К. следует за А. П. Чеховым, автором «Учителя словесности»; герой повести инженер Бобров, с его нервностью, обостренной душевной чуткостью, обрисован во многом по-гаршински; в разговорах Боброва с доктором порой слышится гневная толстовская интонация, а «живые цифры», иллюстрирующие жестокость капитализма, словно сошли со страниц очерков Успенского. Но главная тема повести, тема русского капитализма — Молоха, прозвучала так ново и значительно, что сделала это произведение этапным не только для К., а и для всей русской литературы. Молодой писатель смог не просто зарисовать быт заводчиков, а подняться до значительного художественного обобщения. Образ Молоха — попытка с помощью иносказания, символа выразить мысль о бесчеловечности промышленного переворота. Почти до конца повести рабочие изображаются как долготерпеливые жертвы Молоха, настойчиво звучит их сравнение с детьми. И вдруг в конце — взрыв, черная стена рабочих на фоне пламени. Эти образы призваны передать идею народного бунта. Выступление рабочих остается лишь эпизодом, бросившим грозный отсвет на судьбы героев «Молоха». Но достоинство купринской повести в том, что еще за десять лет до романа Горького «Мать» автор ее отозвался на «рев отдаленного моря», грозное дыхание истории ворвалось на страницы «Молоха» с известием о бунте рабочих.

В 1897 г. в Киеве выходит книга рассказов К. «Миниатюры». Во многих из них, вначале печатавшихся в газетах, наметились темы, которые станут постоянными для К. В армейской среде происходит действие «Ночлега» и «Брегета», жизни, цирка посвящен рассказ «Allez!», рассказ «Собачье счастье» — одно из первых обращений К. к жизни животных. В 1898 г. в газете «Киевлянин» печатается повесть «Олеся» (с подзаголовком «Из воспоминаний о Волыни») — одно из первых произведений, в котором К. предстает замечательным художником любви. Нежная, великодушная любовь лесной «колдуньи» Олеси показана по контрасту с робостью и нерешительностью ее возлюбленного, «городского» человека. К воспоминаниям о годах, проведенных в военной гимназии, К. обратился в повести «На первых порах» (1900; позднее название «На переломе (Кадеты)».

Скитания К. по югу продолжались. «Я толкался всюду и везде искал жизнь, чем она пахнет,— вспоминал К. впоследствии.— Среди грузчиков в одесском порту, воров, фокусников и уличных музыкантов встречались люди с самыми неожиданными биографиями — фантазеры и мечтатели с широкой и нежной душой». В Одессе в 1897 г. состоялось знакомство К. с И. А. Буниным; двух писателей на долгие годы связала своеобразная дружба-соперничество в литературе. В 1901 г. К. знакомится с Чеховым, живет в его ялтинском доме, переписывается с ним, называя Чехова в одном из писем «учителем жизни».

В эти же годы произведения К. привлекают внимание Л. Толстого, который одобрительно отозвался о рассказах «В цирке», «Allez!». Впоследствии Толстой не раз будет говорить о точности деталей, «удивительном языке» купринских произведений.

В 1901 г. К. переезжает в Петербург, работает секретарем «Журнала для всех». В 1902 г. женится на Марии Карловне Давыдовой, издательнице журнала «Мир божий», в 1903 г. у них рождается дочь Лидия. >В петербургских журналах К. публикует рассказы «Болото» (1902), «Конокрады» (1903), «Белый пудель» (1904) и др. В простых людях К. увидел стойкость, верность в дружбе, неподкупное достоинство.

Важной вехой в жизни К. стало знакомство в 1902 г. с М. Горьким, сближение с горьковским издательством «Знание», которое в 1903 г. выпустило сборник К. «Рассказы» («Молох», «Ночная смена», «Дознание», «В цирке» и др.). По предложению К. III сб. «Знание» (1905) был посвящен памяти Чехова, в нем появились воспоминания К. о Чехове.

Посвящение Горькому стояло на первой странице повести К. «Поединок», вышедшей в мае 1905 г. в VI сб. «Знание». Окончив повесть, К. писал М. Горькому: «Все смелое и буйное в моей повести принадлежит Вам». Повесть уходит корнями в предшествующее творчество писателя, но в ней качественно новое осмысление жизни русской армии. Из зарисовок быта захолустного гарнизона в «Поединке» вырастает огромное социальное обобщение. Повесть воспринималась как картина разложения, которым поражена не только российская военная машина, но страна в целом, вся ее государственная система. «Поединок» — повесть о кризисе, охватившем самые различные сферы русской жизни. Всеобщая ненависть, разъедающая армию,— это отражение вражды, охватившей всю царскую Россию: вражды наций, классов. Знаменательным обобщением предстает тщедушная фигурка левофлангового солдата Хлебникова: подобно тому как все отношения в полку построены на дисциплине насилия, лишь при помощи грубой силы держится в стране власть, враждебная миллионам «этих серых Хлебниковых». Главным из обвинений против царской армии, высказанных в «Поединке», оказывается гибель подпоручика Георгия Ромашова. Ромашов напоминает героя «Молоха» инженера Боброва, но его характер психологически сложнее. К. рисует Ромашова с сочувствием и симпатией, но от его образа неотделима и авторская ирония. История Ромашова, внешне связанная с армией,— не просто история молодого офицера. Скорее, это история молодого человека, переживающего то, что К. называет «периодом созревания души». Подобно толстовским героям, Ромашов нравственно вырастает, обретает ответы на крайне важные для него вопросы. Но в том, к каким конкретно ответам приходит Ромашов, он наименее оригинален. Ромашов обращается к философским учениям Л. Толстого и Ф. Ницше. Чисто толстовским путем приходит он к выводу о ненужности армии: ему открывается неестественность того, что раньше казалось естественным. И выход ему видится по-толстовски утопический: стоит всему человечеству сказать «не хочу!» — и сейчас же война станет немыслимой, армия отомрет. Рядом с этим противоположные по своей направленности ницшеанские идеи о презрении к толпе, о замене любви к человечеству «божественной любовью к самому себе»: незадолго до своей гибели Ромашов с увлечением прислушивается к ним в горячечном монологе Назанского. Но важнее другое — сам разрыв Ромашова с окружающим, понимание того, что у каждого из солдат — свое «я». Для него наметились совсем новые связи с миром. Заглавие повести имеет такое же обобщающее значение, как и ее основной конфликт. На протяжении всей повести идет поединок между молодым человеком, который возрождается для нового, и разнообразными силами старого. Не о поединке чести пишет К., а об убийстве на дуэли. Окончательный предательский удар нанесен Ромашову в любви. Та ницшеанская проповедь пренебрежения к слабым, ненависти к чувству жалости, которая звучала в монологах Назанского, практически осуществляется Шурочкой. Презирая окружающую среду и ее мораль, сама она оказывается ее неотъемлемой частью. Так символически завершается сюжет повести: против человека, начавшего расправлять крылья, старый мир бросает все силы.

Пн	Вт	Ср	Чт	Пт	Сб	Вс
1	2
3	4	5	6	7	8	9
10	11	12	13	14	15	16
17	18	19	20	21	22	23
24	25	26	27	28	29	30
31

Top-5 за сегодня

Top-5 за всё время

Управление, примыкание, согласование Тема по предмету РКИ Согласование… (342 660)
Форма слова и однокоренные слова Форма слова - это изменение… (109 801)
Рассказ о себе Игра здесь Ребята, на уроке… (95 801)
Урок 46. Характеристика предложения Итак, ещё раз о характеристике… (94 528)
Корни с чередованием Четыре группы корней с чередованием.… (54 328)

Peклaмa

Поиск

Войти

Размещено 28.04.20 в рубрике 11 класс

Пишите электронный адрес или телефон, чтобы могла ответить лично. - ЕЮ

Напишите сочинение по прочитанному тексту. (Посмотрели вебинар, который находится в предыдущей записи?)

(1)Смешной он, твой Валега. (2)Вчера они с Седых поссорились. (3)Как картошку готовить. (4)Седых хотел просто так, в мундирах варить, а Валега ни в какую. (5)Лейтенант, мол, – это, значит, ты – не любят шелуху чистить, любят чистую. (6)Минут десять препирались.
– (7)Ну, что ж, настоящий, значит, ординарец, – говорю я и перево-рачиваюсь на другой бок. – (8)Спи, завтра вставать рано.
(9)Игорь протяжно зевает, сплёвывает и тушит цигарку о землю. (10)Где-то очень далеко стреляют зенитки, бродят прожектора по небу, вздыхает во сне Валега. (11)Он лежит в двух шагах от меня, свернувшись комочком и прикрыв лицо рукой. (12)Он всегда так спит.
(13)Маленький, круглоголовый мой Валега! (14)Нескладный, лопоухий. (15)Сколько исходили мы с тобой за эти месяцы, сколько каши съели из одного котелка, сколько ночей провели, завернувшись в одну плащ-палатку… (16)А как ты не хотел идти в ординарцы ко мне. (17)Три дня пришлось уламывать. (18)Стоял потупясь и мычал что-то невнятное: не умею, мол, не привык. (19)Тебе стыдно было от своих ребят уходить. (20)Вместе с ними по передовой лазил, вместе горе хлебал, а тут вдруг к начальнику в связные. (21)На тёплое местечко. (22)Воевать я, что ли, не умею, хуже других?
(23)Привык я к тебе, лопоухому, чертовски привык… (24)Нет, не привык. (25)Это не привычка, это что-то другое, гораздо большее. (26)Я никогда не думал об этом. (27)Просто не было времени. (28)Ведь у меня и раньше были друзья. (29)Много друзей было. (30)Вместе учились, работали, спорили об искусстве и прочих высоких материях… (31)Но достаточно ли всего этого? (32)Споров, так называемых общих интересов, общей культуры?
(33)Вадим Кастрицкий – умный, талантливый, тонкий парень. (34)Мне всегда с ним интересно, многому я у него научился. (35)А вот вытащил бы он меня, раненого, с поля боя? (36)Меня раньше это и не интересовало. (37)А сейчас интересует. (38)А Валега вытащит. (39)Это я знаю… (40)Или Сергей Веледницкий. (41)Пошёл бы я с ним в разведку? (42)Не знаю. (43)А с Валегой – хоть на край света.
(44)На войне узнаёшь людей по-настоящему. (45)Мне теперь это ясно. (46)Она как лакмусовая бумажка, как проявитель какой-то особенный. (47)Валега вот читает по складам, в делении путается, не знает, сколько семью восемь, а спроси его, что такое социализм или родина, он, ей-богу ж, толком не объяснит: слишком для него трудно определяемые словами понятия. (48)Но за эту родину – за меня, Игоря, за товарищей своих по полку, за свою покосившуюся хибарку где-то на Алтае – он будет драться до последнего патрона. (49)А кончатся патроны – кулаками, зубами… вот это и есть русский человек. (50)Сидя в окопах, он будет больше старшину ругать, чем немцев, а дойдёт до дела – покажет себя. (51)А делить, умножать и читать не по складам всегда научится, было б время и желание…
(52)Валега что-то ворчит во сне, затем переворачивается на другой бок и опять сжимается комочком, поджав колени к подбородку.
(53)Спи, спи, лопоухий, нескладный, маленький… (54) Скоро опять окопы, опять бессонные ночи. (55)Валега – туда! (56)Валега – сюда! (57)Дрыхни пока. (58)А кончится война, останемся живы, придумаем что-нибудь.
(по В.П. Некрасову*)

На войне человек попадает в столь трудные и столь разительно отличающиеся от мирного времени условия. Мысли попавшего на войну, его цели, стремления, страхи и ценности – все меняется. Старые цели забываются, остаётся лишь одна – победа, страхи за жизнь, родных и товарищей постоянно крутятся в голове, а ценить начинаешь других людей, не тех, что могут поддержать разговор или научить чему-нибудь, не тех, с кем весело проводить время, а тех, кто готов отдать жизнь за тебя, кто не струсит при первой опасности. Именно проблему дружбы на войне поднимает в предложенном тексте русский и советский писатель В.П. Некрасов.

В условиях войны каждому человеку гораздо важнее иметь товарищей, которые вытащат его раненого в поля боя, будут драться за родину и за него самого до последней капли крови, а остальное: ум, начитанность, чувство умора, социальный статус — все, что привлекает к человеку в обычной жизни, отходит на второй план. Так, в тексте Игорь, главный герой, вспоминает свои старых друзей, с которыми общался до войны. С одним, Вадимом, он часто спорил об искусстве, многому от него научился, но теперь его интересует, а вытащит ли Вадим его с поля боя в случае ранения, неизвестно. И во втором своём друге Игорь теперь уже не уверен – можно ли пойти с ив разведку, не струсит ли, не предаст ли? Эти люди были интересны и важны для Игоря до войны, но в военные годы требуются совершенно иные качества – смелость, верность, самоотверженность, которых может не быть даже у твоего закадычного, казалось бы, друга.

Однако есть рядом с Игорем совершенно противоположный его старым друзьям человек: Валега. Он неумехи толком читать, путается в умножении и едва ли способен поддержать разговор об искусстве, но он готов биться за родину, за товарищей до последнего. Игорь уверен, что Валега его не бросит раненым, не предаст, что с ним можно пойти в разведку хоть на край света.

На примере этих персонажей мы видит, что в условиях войны забываются все старые ценности, а единственно важную роль начинают играть человеческие качества, позволяющие быть уверены в том, что твой товарищ будет с тобой до последнего вздоха.

Автор в своём произведении подчеркивает, что самое важное в каждом из нас – человечность и готовность помогать другим даже в самых суровых условиях.

Я полностью согласен с позицией автора. Желание и готовность пожертвовать собой ради других, храбрость и самоотверженность, все эти качества важны и привлекательны и в мирной жизни, но война обличает трусость и эгоизм других и открывает самые неожиданные и положительные качества в других. Примером могут послужить глазные героини произведения Е. Верейской «Три девочки». Они сильно меняются, кода приходит война, становятся взрослее и ответственнее, заботятся о близких, готовы отдать последнюю еду другому.

Таким образом, вой на выявляет истинное лицо каждого человека, на ней можно потерять старых друзей, увидит их трусость, но можно приобрести и новых, способных вытащить тебя из самых опасных ситуаций, спасти в трудный час и даже отдать за тебя жизнь.

Моя Майя Румянцева
(27.12.1928 г. – 21.03.1980 г.)

К 80 – летию со дня рождения поэтессы Майи Александровны Румянцевой

Теперь всё чаще оглядываясь в своё прошлое, давно ушедшие годы юности, пытаюсь понять и найти те истоки и нити, что привели меня в поэзию, дали возможность полюбить это вид творчества и стали той самой невидимой энергетикой дыхания слова, благодаря которой я сама начала писать стихи.
Конечно, поэзия Майи Румянцевой не была единственной причиной, определившей мой выбор, но заслуга её в этом весьма значительна.
В моих руках тоненькая книжечка «Библиотечка избранной поэзии» издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» 1969 г. стоимостью 12 копеек. Всего 30, уже пожелтевших от времени страниц. Так мало и, одновременно, много, - большая часть жизни Майи.
Думаю, вряд ли у кого сохранилось такое прижизненное издание поэтессы. Со мной этот сборник «кочевал» и переселялся столько лет из квартиры в квартиру. Многое, из хранимой литературы было утеряно, роздано знакомым и в районные библиотеки, но эта книжица дорогая моему сердцу, сохранилась, как реликвия и память о замечательной поэтессе.

«Румянцева Майя Александровна (1928-1980). Родилась в Москве. Работала грузчицей, лаборанткой в Академии имени Тимирязева, училась в Литературном институте имени Горького – в семинаре И. Сельвинского, который в одной из своих книг упоминает М. Румянцеву в числе талантливых поэтов».
Это краткая сводка со страниц Интернета для знакомства с теми, кто не слышал или не знает о Майе Румянцевой. Я хочу пройти вместе с Вами по страницам домашнего сборника и представить поэзию Майи, попутно вставляя небольшие ремарки о своём видении и понимании темы и образов стихотворений.

У памятника Ленину

Над площадями ты вставал живой,
В распахнутом пальто, с открытой головой.
И от империи летели перья.
Была империя – и нет империи.
…Последний самодур с шальной пролётной тройки
Бросает пятаки, как на помин души.
Последний фабрикант под бурю забастовки
Последние считает барыши.
И глаз заплаканный притихшего притона
В последний раз униженно качается.
И царь – уже не царь. И царство – вне закона…
Великая империя кончается.
……………………………………..
На перекрёстке четырёх ветров
Ладонь твоя широкая застыла…
…Я подойду.
Я застегну твоё пальто,
Чтобы тебе
Теплее было…

Это первое стихотворение в сборнике. Вполне понятно по тематике – почему. Было такое время… Впрочем, мало что изменилось в отношении к «вождям» и сейчас. Могу предвидеть некоторый сарказм со стороны несогласных в том, что стихотворение коньюктурно по своей сути и, значит, неискренне. Отвечу: и да, и нет. Да, потому что это не самая необходимая тема для поэзии и некоторым образом – «входной билет» для публикации. Нет, оттого, что написано открыто, с теплом и верой, которая была, была…Стихотворение Майи о Ленине не избито пошлыми штампами, коими в те времена грешили многие известные поэты.
Сейчас вольно рассуждать, когда порушено и подвергнуто остракизму всё, что было свято в доперестроечные годы. Я, как и Майя, жила в те годы такими же мыслями и той же верой…

На площади Маяковского

Маяковский! Такая боль!
Такая боль…Маяковский…
С такою болью к тебе только.
Как будто на раны насыпали соль,
Как будто по сердцу
Сухою коркой.
Любовь тебя, такую громаду,
Скрутила в гранит, изломала в память.
Любовь – это уличная баррикада,
И в ней уязвимым падать.
Мне трудно.
Мне б крикнуть вдоль улицы людной:
«Плачьте, люди! Люди, молчите…
Любовь умирает,
…….большая и трудная,
Труднее любых великих открытий.
Здесь слёз не сдержу и обиды не спрячу –
Тебя ведь тоже при жизни намучило.
И ты любил, смешно и незряче,
И, тоже, наверно, не самых лучших.
Когда. Кому.. И зачем ты выменял
Смерть
На несказанных слов паутину.
Ты помнишь её с озёрным именем,
С фамилией, похожей на бригантину.
Рукам уплывать… тихо, как в штиле.
Всякому чувству приходит крах!
Петля начинается с рук любимых.
Кончается где – то…на чердаках.
С тела любимой начинается неистовая,
Эта трёхмачтовая тоска!
Губы любимой – начало выстрела,
Конец – в тебе… у виска.
Пришла я к тебе ото всех неверных.
Пришла как крик и пришла как месть.
Какой жестокий влюблённый первым
Придумал назначить свидание здесь.
Приходят ждать под твою ладонь,
Целуются рядом с твоим отчаяньем,
Не понимая, что ты - это боль
Несостоявшегося в Париже
……………………..свидания.
Ночь простою, простою до рассвета,
Всех живых в эту ночь разлюбя.
…..Если таких, как ты, нету,
К кому и зачем идти от тебя.
Возле тебя проброжу неприкаянно,
Под тенью твоей буду греться и стыть…
Тебя – большого,
……….убитого
…………………..каменного –
За всех нелюбивших
Буду любить…

Это моё самое любимое майино стихотворение. Не удержалась – привела текст полностью… Когда я впервые читала это стихотворение, моих знаний о жизни и трагической гибели замечательного поэта Маяковского было явно недостаточно. Пожалуй, всё ограничивалось школьной программой, но сочинения по гражданской лирике Маяковского я писала исправно. Слова Майи стали для меня взрывом, открытием, женской сопричастностью в любви и состраданием к трагической гибели Маяковского

Я до кончиков пальцев не злая,
Очень добрая я с тобой.
Я до муки, до боли не знаю,
Есть ли ты или выдуман мной…
И приходят рассветы в город,
Очень трезвые, с третьими лишними.
И теряется что – то гордое
Каждым утром под этими крышами.
Почему ты прощаешься молча
Здесь на улице неуютной.
Хоть два слова, из сказанных ночью,
Повторил бы ты в это утро…
Я бы трижды назад оглянулась,
Наизусть запомнив, навечно.
Но молчанье рождает грубость –
И во мне умирает женщина…
…………………………….
********
Дай явь, как сон.
Явись ко мне.
За все разлуки дай награду.
Как на ворованном коне,
Ворвись с глазами конокрада.
……………………………….
Я перепутаю часы,
Я перепутаю все даты.
Я буду путать явь и сны,
И все рассветы и закаты.
Спешит земля, кружат леса,
Дрожит навстречу древний ветер.
Дай удаль мне, и дай глаза,
И ночь одну из тех столетий…

Чайка
Я приходила к морю, я видала,
Как крылья чаек беспокойны и тревожны,
Когда над морем ожиданье шквала,
Как прикрывают они море настороженно,
И как они чернеют в час моряны,
И, перья распластав, кричат от горя,
И как они над тихим морем пьяны,
Зовут, зовут
С собою в небо море…
…………………………
Как к морю, я приду к тебе босая,
Прильну доверчиво к глубинам вод…
…Скажи, а чайки тоже умирают,
Когда их море
………………….предаёт.
.

Любовная лирика Майи Румянцевой дышит теплотой нерастраченности чувств и женской нежностью. Она разная. От тихой задумчивости сомнений до бурных фантазий, не воплощённых в жизнь. Ценность этой поэзии для меня в том, что автор пишет не только светло и красиво, но и предельно открыто о своём самом сокровенном. Не покидает мысль об исповедальности майиного чувства любви перед читателем…

Пожалуй, самое известное для широкой публики, стихотворение Майи Румянцевой – это «Баллада о седых»:

Говорят, нынче в моде седые волосы.
И «седеет» бездумно молодость,
И девчонка лет двадцати
Может гордо седою пройти.
……………………………..
Память, стой….Замри…. Это надо.
То – из жизни моей, не из книжки.
…Из блокадного Ленинграда
Привезли седого мальчишку.
Я смотрела на чуб с перламутром
И в глаза его, очень взрослые.
Среди нас он был самым мудрым,
Поседевший от горя подросток…
.
Эх ты, модница, злая молодость,
Над улыбкой - седая прядь…
…Это даже похоже на подлость –
За полтинник седою стать.

Майя Румянцева принадлежит к поколению детей войны. Вряд ли теперь эти строки могут иметь такую же актуальность и вызывать восхищение, спустя полвека у нынешней молодёжи, никогда не видевшей войны и воспитанной в духе свободы нравов. Нам, родившимся вскоре после окончания войны, эта тема была близка прежде всего своим гражданским звучанием против пошлости в моде, против душевной чёрствости…

……………………
Были очи черней, чем уголь.
Были брови – тревожное чудо.
Забиралась я в дальний угол.
На него смотрела оттуда.
В десять лет красота непонятным,
Чем – то будущим заволнует.
Выходил он, высокий и ладный,
Под улыбку свою озорную.
А в ресницах запуталось лихо.
И гитары небрежный звон.
И мужья, ревниво окликнув,
Уводили из клуба жён.
Брови – ломаны, кверху рвутся,
Да над струнами пальцы бьются,
По ладам бегут в высоту:
«Полюби меня, Маруся!
Полюби за красоту!»

****
Небо – чёрное…Небо – грозное…
Фронтовые дальние выстрелы.
В эшелоне под стук колёсный
Уезжать далеко трактористу
И вернуться зимой домой…
Вместо ног – два обрубка квадрата.
И лицо всё ожогами смято.
Где ж девалась твоя высота.
Где ж девалась твоя красота.
И когда он пил до угару,
То кричал: »Для чего мне жить?!»-
И за гриф, как за глотку гитару,
Словно хочет её задушить.
И по ветру бросал её кручено,
Телогрейку рванув с плеча,
И катался по снегу жгучему,
И, в сугробы уткнувшись, кричал…
…Тяжесть века и горе века –
На земле плачет полчеловека.
И не струны, а стоны рвутся
И слова с тоской в пустоту:
»Полюби …меня…Маруся…
Полюби…за … красоту…»

***
Нет, мы его не оплакивали,
А всем селом поднимали.
Протезы, желты как факелы,
Яростно полыхали.
И от нег не водкой,
А новою кожей пахло.
И шёл он походкой тяжёлой,
Волнуясь, полем непаханым.
.
И сотни глаз нараспашку
Глядели на нового Пашку.
И сам в себе открывал он
И силу и широту…
…Полюби его, Маруся.
Полюби. За красоту!

Ещё одна тема, как эхо прошедшей войны, в которой не только и не столько о красоте внешней, как о красоте духа человеческого, сумевшего преодолеть боль увечья и кажущейся ненужности для рода людского. Это быль. Оттого более ценна и прекрасна, в поэтическом исполнении. Стихотворение посвящено Николаю Тишакову.
Более всего мне импонируют строки Майи о неравнодушии окружающего мира, а именно селян, к беде тракториста Пашки: » Нет. Мы его не оплакивали, а всем селом поднимали…» Дорогого стоят те люди и то время! Есть - над чем поразмыслить нам, сегодняшним…
Почему – то, вспомнилось вот это.
Во дворе моего детства жил внешне похожий на Пашку, на того, чьи «брови - тревожное чудо», молодой мужчина – калека без обеих ног. Ноги он потерял тоже на войне, но красота лица осталась. Как его звали, я уже не помню. Не знаю также, чем он занимался.
Никогда рядом с ним я никогда не видела близкого человека, но он был добр и улыбчив…

Протест
Сирены с гарью доносил мне ветер.
Качало от бомбёжки фотографии.
Война – со стен смеялись дети.
Война – живые дети плакали…
А где –то фрау по мужьям томились,
Надев трофейные надушенные кофты.
И девочка печальная из Витебска
Им молча подносила чёрный кофе.
И фрау говорили о России
И становились и надменнее и злее.
Перчатки на руках своих носили
Из кожи русских, украинцев и евреев.
Ходили фрау часто на спектакли,
В антрактах шоколад лениво ели,
И об актёрах спорили в антрактах,
И сумасшедшую Офелию жалели.
А мне в то время – трудная Россия,
И от трагедий – по спине мурашки.
И рядом
………..сумасшедшая Мария
Хохочет над могилою так страшно…
И мне смотреть невыносимо просто,
Как с костылями он идёт
…………………………вагоном тесным,
И даже ночью
……………………он приснится после,
Весь из бинтов, из дерева и песни…
.
…К нам до сих пор
……………..с расстрелов возвращаются,
Не только не живые, а… гранитные.
Стоят не горькие,
…………………..а гордые и сильные
Нам целый век ещё
……………………….с войны встречать их.
Я нынче протестую от России
Всей силою её и всей печалью!
Я к ним иду,
Чтобы склониться ниц,
Чтоб положить цветы у ног
…………………………..гранитных.
Я приговариваю к смерти всех убийц!
Я приговариваю к жизни
Всех
………убитых!

Стоит ли комментировать это стихотворение, исполненное великой гражданской мужественностью, болью за Россию за всех людей доброй воли, героев, павших на Великой Отечественной? Всё, всё, каждая высказанная строка, пропущены через сердце, выстрадано каждым словом и рифмой. Оставлено нам, чтобы помнили…

Произведения других поэтов, ранее - Е. Евтушенко, А. Вознесенского, Р. Рождественского, Друниной, Р. Казаковой, Я. Смелякова, Н. Заболоцкого О. Бергольц, Б. Окуджавы, позднее - в ксерокопиях А. Ахматовой, М. Цветаевой, Саши Чёрного, Б. Пастернака, О. Мандельштама и многие – многие, кого здесь не называю, будут прочитаны и оценены мною после. По исследованию творчества этих поэтов написано много критических статей и эссе.
Своим воспоминанием о поэзии Майи Румянцевой я не претендую на литературную работу, скорее это мемуары. Мне просто очень захотелось рассказать вам о замечательной поэтессе прошлого века подборкой её стихов.
Я не прощаюсь с тобой, Майя – певчая птица моей далёкой юности, подарившей мне свой голос на всю жизнь.
Я помню тебя, Майя Александровна!

О противоречивости поэта и поговорим в этой статье

Очень многие люди, не знакомые с биографией поэта, воспринимают его как наивного лирика или «пастушка» из деревни, пишущего воздушные стихи о любимой девушке, о братьях наших меньших, о природе и родном крае. Здесь нужно сказать, что Сергей Есенин сознательно выбрал линию «светлоголового леля» и вплоть до революции следовал этому образу. Наивным же он никогда не был. Начиная с первой поездки в Петербург Есенин рассчитал всё до мелочей, отправившись в гости к самому Александру Блоку . Тот его и ввёл в литературную среду.

После революции 1917 года у поэта прорывается свой голос. Есенин чувствует свободу и дух эпохи. Его уже не устраивает образ деревенского "паренька с дудочкой", который выдумал для него старший наставник Николай Клюев дабы развлекать публику в салонах.

С этого момента начинает формироваться образ скандалиста и хулигана, который Есенин тоже выбрал сознательно и умело его эксплуатировал. Но об этом не будем.

Всё чаще в его стихах слышится грусть и печаль. В произведениях 1917-22-х годов Есенин всё больше погружается в философию жизни и смерти, но не забывает упомянуть про свой шальной образ жизни.

Есенин понял, что именно скандальная слава выведет его на новый уровень популярности и заставит его звезду гореть ярче .

Многие знакомые поэта вспоминали позже, что ради славы он был готов пойти на всё. Стоит отметить, что он был хулиган, но уж точно не подхалим или головорез идущий по головам товарищей.

Здесь ещё нужно сказать о невероятной способности поэта заводить нужные знакомства и покровителей, которые постоянно вытаскивали его после очередного пьяного скандала или выходки.

В свои 25 лет Есенин уже дважды женат и у него двое детей. С женами жил довольно мало (он успел жениться официально 3 раза). Поэт долго не сидит на одном месте и постоянно «продвигает себя». В 1921 году Есенин начинает «крутить» роман с американской танцовщицей Айседорой Дункан , которая старше его на 18 лет. Вскоре женится на ней. Многие окрестили этот брак «очередной выходкой» и желанием прославиться. И нужно сказать, что здесь Есенин рассчитал всё верно – он уезжает в мировое турне за новой славой. За границей поэта восприняли весьма прохладно и больше считали за молодого мужа известной танцовщицы, чем за русского поэта.

В том же 1921 году, ему всего 26 лет, поэт пишет своё самое известное стихотворение, которое в последствии будет положено на музыку огромное количество раз . В этом стихотворении молодой поэт как-бы подводит итоги своей бурной молодости и даже жизни. В стихах Есенина довольно часто звучат нотки раннего ухода и даже самоубийства. Например:

Попытки уйти из жизни самостоятельно у него действительно будут, правда всегда показательные в присутствии людей. В Америке он пытался скинуться с высотки, в Баку прыгает в резервуар с нефтью, где его едва вылавливают и отмывают. В общем его всегда кто-то спасал, и подобных выходок судя по воспоминаниям современников было не мало.

Странных и противоречивых поступков у Есенина много, но ему можно простить всё за его стихи!

И вот почти век прошёл, а люди всё гадают что-же случилось в ночь на 28 декабря 1925 года в гостинице Англетер , где утром обнаружили тело 30 летнего поэта повешенного на трубе парового отопления. Кто-то говорит, что эта была его очередная, но неудавшиеся выходка (он рассчитывал, что его опять успеют снять, но никто не пришёл на помощь), кто-то говорит, что его убили (следы драки в номере действительно присутствуют), но следуя стратегии жизни поэта можно смело сказать, что умирать он точно не хотел (вот-вот должно было выйти полное собрание сочинений).

Говорят, что в 2025 году (будет 100 лет с гибели поэта) наконец-то рассекретят какие-то «тайные» документы и мы уже точно узнаем, что там случилось. Есенин умел создавать легенды о себе, а простой бытовой уход великих людей никогда не устраивает поклонников, которые только подпитывают общество якобы новыми обстоятельствами гибели.

В любом случае у нас есть прекрасное стихотворение (и ещё много других), в котором Есенин рассказал о себе буквально всё.

Читайте также: