Кто придумал моховую бороду
Опубликовано: 17.09.2024
Мои мысли - как маленькие гномы с абсурдными именами, они, в сущности, ничуть не эпатажные, слегка нелепые и в чем-то мудрые. Муфта, Пол ботинка и Моховая борода.
В детстве я была очень привязана к книжке с аналогичным названием. Когда-то давно, в маленьком древнем городе, стоящем на берегу двух морей, на старой греческой улице, где ютились дома из камня ракушечника, жила девочка. По вечерам она любила сидеть на кушетке, сохранившейся с дореволюционных времен, обитой тканью с диковинным орнаментом, и облокотившись на теплую от топящейся печки стену, листала удивительную книжку. Казалось, что с таким названием, она должна быть наполнена каким-то сакральным смыслом, но нет, все было очень просто в этой книжке, и одновременно мило, и как-то особенно уютно.
До 13 лет я жила в странном доме, где некоторые окна были ниже уровня земли, а из кухни в комнату вели ступеньки вверх. Дом стоял на склоне горы, в двух шагах от раскопок античного города. Потом я переехала в прекрасную двухкомнатную квартиру в многоэтажном доме с удобствами и телефоном, а книжка о половине ботинка и моховой бороде куда-то исчезла, и о ней я так и не вспомнила, пока у меня не родилась своя маленькая девочка.
В школу я ходила через старое заброшенное кладбище, спускалась вниз по огромному пустырю на склоне, где изредка встречались могильные холмики в зарослях, с покосившимися крестами, часто бежала, гремя своим ранцем за спиной и стараясь не смотреть на стоящую в стороне церковь. Я готовилась стать пионеркой, и смотреть на церкви нам было нельзя. Ни смотреть, ни подходить. Навсегда я запомнила нашу учительницу по продленке суровую и тощую Клавдию Ивановну, которая запугивала нас церковью и религией как самым смертным грехом, самым темным, дремуче-средневековым, буржуазно-аморальным и ужасно-ужасно наказуемым пережитком прошлого. Наказуемым в том смысле, что мы не должны были даже задумываться на тему религии, обходить церкви десятой дорогой, а если что вдруг выяснится, так это грозило позором и изгнанием из светлого мира октябрятской организации. Странно, что эта законсервированная со сталинских времен учительница смогла так изощренно издеваться над нашими детскими душами, и это уже в эпоху смуты - перестроечных 80-х! Я вообще была нервным и впечатлительным ребенком. По ночам меня часто мучили кошмары, я металась и кричала, пытаясь уйти от жутких, совсем не детских образов и видений, и я просыпалась от того, что мама звала меня, но мои сны не уходили насовсем, они ловко прятались в меня же, оставляя смутные, нехорошие обрывки воспоминаний и страхов. Это продолжалось долго, мне было девять лет, когда мама не выдержала, и однажды в солнечный жаркий день мы отправились к "бабке".
Я помню старый сумрачный дом, запах комнаты без окон, куда меня провели, мне казалась, что так должно пахнуть то, что было очень давно, пахло деревянными половицами, молоком, ладаном, воском, людьми, приходящими сюда. Откудо-то мне был знаком этот запах, в углу стояли иконы, а вокруг меня кружила и что-то бормотала старая женщина. Мама ей принесла полотенца и что-то еще, потому что деньги настоящие бабки не берут. Через какое-то время у меня начала кружиться голова, и кто-то поставил передо мной миску с водой и расплавленным воском. Я должна была разглядеть в этом воске свой страх, но кроме кляксы я ничего не увидела, мои кошмары забрались глубоко в подсознание и оттуда ехидно посмеивались, ожидая ночи. В общем-то, я больше и не помню ничего, но кричать я с той поры перестала. Очень мне хотелось рассказать в школе об этом приключении, но я знала, что оно должно остаться моей тайной - бабка, иконы, воск, запах старины, скрип половиц, шепот молитв, все это было под запретом, а впереди в моем ближайшем будущем алело и притягивало своей непогрешимостью суровое пионерское знамя.
О черепахах
Какое это странное свойство души -когда ты не знаешь, что тебе нужно, и насколько сильно нужно. и постоянно чего-то не хватает, и все время что-то ищешь. И даже когда хорошее настроение, и жизнь интересна каждой своей мелочью, все равно маленькая ложечка дегтя в качестве внутреннего нетерпения и неудовлетворенности присутствует. То, что я получаю - это Ахиллес, который никогда не догонит черепаху. Знаменитый пародокс древнегреческих математиков - свойсво моей (думаю, не только моей) души. Мы думаем, что мы чего-то хотим, а когда получаем это, понимаем, что что-то ускользнуло от нас.
У каждого свои черепахи.
Чемоданное настроение.
Я это недавно поняла. Если бы у меня было много денег, я бы жила в отелях. Часть жизни. Свой дом – это одно, отели - совсем другое. Атмосфера отелей, номеров, людей, приезжающих и уезжающих, все в ней – запахи, лица, звуки - влечет и притягивает. Это как атмосфера вокзалов и аэропортов. Когда что-то осталось позади, а то, что впереди, еще далеко. Ты вырван из своего привычного мира и эта призрачность завораживает. В отелях все меняется - люди, чемоданы, девушки на ресепшен и пр. Все меняется, а отели остаются. Наверное, острое предчувствие того, что я – гость в этом мире, не дает мне покоя, и я ищу каких-то параллелей. А может, это просто то, что по-настоящему нужно мне, и делает меня, если не счастливой, то близкой к этому: аэропорты, дороги, вокзалы, отели – аллегории моего душевного неспокойствия и нетерпения – мое чемоданное настроение.
Ночные заметки
что такое ночная жизнь? Не рестораны и клубы, вовсе нет. совсем другое. зияющие провалы питерских подворотен, где-то уютная, где-то жутковатая темнота окон, одиночество тусклых фонарей, замирающий шум большого города, как будто эхо пробежавшего дня, с его суетностью и бессмысленностью. темные, едва очерченные крыши домов, мрачно нависшие над тротуарами, и там, у земли - маленькое, едва освещенное окно, где заново родившийся Раскольников готовит покушение на старуху. ну бог с ним, с Раскольниковым, есть же еще ночные запахи, звуки, и наконец, взлетающие и завораживающие своим миганием самолеты. Есть ночное такси, где серьезные, задумчивые таксисты слушают странные, абсолютно ночные песни Бутусова, в них кто-то режет в подвале кожанные ремни и правит себя. Кто-то, похожий на Раскольникова. Добросовестно прочитанный и прочувствованный в школьные годы роман почему-то оставил яркие воспоминания о преступлении, но вот наказание исчезло из памяти, оставшись прокурорским росчерком пера в школьном сочинении (а было ли оно, спрашивается), в то время как образ главного героя прочно вошел в мою неокрепшую психику и гармонично с слился с питерскими дворами и каналами, вдоль которых неторопливо везет меня мечтательный таксист.
Еще раз о Фламенко (Фламенко как психитерапия)
Где-то я прочитала о фламенко - так стучит ваше сердце когда вам больно, так стучит ваше сердце когда вам нечего сказать и в горле комок. В этих словах много правды. Фламенко надо не просто смотреть, его надо чувствовать. Мне казалось, что не мысли, не чувства, а вся моя жизнь проносится передо мной в такт музыке, взмахам рук и стуку каблуков. Фламенко -это сплошная импровизация, как и джаз, но сколько силы, страсти, каких-то подсознательных импульсов и толчков, как будто все вытаскивается наружу! И перед глазами мелькают в этом безумном танце - твое детство, твои мечты, первая любовь, образы людей, когда-то близких, все, что случилось и уже не случится никогда - все в нем! .
В Барселоне много музыки, дневной и ночной, нам даже не нужно было искать - джаз -клубы на каждом шагу - из разряда "ищем таланты" - все очень мило и ненавязчиво, возьмешь бокал шампанского и сиди хоть целый вечер - приходят юноши и девушки с трубами и саксофонами, профессионально или нет, но главное с удовольствием играют и еще с чувством собственной значимости. Слушаешь, болтаешь, думаешь еще о чем-то - таком далеком и старанном, как будто это не с тобой все. А фламенко нет - я полностью погружалась в эти ритмы, движения, звуки, я выворачивалась наизнанку до слез, и казалось, что психотерапия или какой-нибудь одитинг не смогут со мной сделать то, что делал фламенко.
Мы что-то вечно требуем, ждем, на что-то обижаемся. Зачем? Если думать более отвлеченно, не сосредотачиваться на своих каких-то неясных нехороших ощущениях, страхах, неудовлетворенности, то иногда приходит ощущение, что все по-другому, все не так. Все более глобально и хорошо, и главное, правильно. Наверное потому, что жизнь существует не для страданий, а для созидания. Созидать можно все: впечатления, эмоции, образы. А мы зацикливаемся и дальше своего носа уже ничего не видим. Мы существуем, чтобы существовать, и от этого испытываем дискомфорт, перестаем думать и создавать свой мир и требуем внешних воздействий на сферу своих эмоций – чтобы мы были любимы и признаны, чтобы родители были здоровы и довольны жизнью, чтобы дети были всегда рядом, чтобы на работе ценили и уважали, чтобы денег было много и очень много… В общем, сплошные положительные эмоции. Но всего этого быть не может, не потому что мы не соответствуем, а потому что, во-первых, сколько людей вокруг, столько и миров, и в каждом мире мы живем отдельной жизнью, а во-вторых, потому что это сказка , и каждый это понимает и говорит, не в сказку же ты попал. Так вот, кто-то продолжает испытывать дискомфорт, страдает, ненавидит, озлобляется, смиряется, становится грустным и скучным, и как будто уже и не ждет ничего, вернее ждет, но не хочет думать о том, чего ждет. А кто-то создает параллельный свой мир, он то между прочим, и не параллельный, наверное, а единственно возможный, чтобы жить.
10 июля 1996 года умер замечательный эстонский писатель Эно Рауд. Известен он, прежде всего, своей бессмертной книгой «Муфта, Полботинка и Моховая борода» о приключениях трех маленьких человечков — накситраллей (эст. naksitrallid), написанной в 1970-х годах. Для многих из нас, чье детство пришлось на 1970−1980-е годы, эта книга стала одной из самых любимых.
Действительно, прекрасно помню эту книгу — на обложке большое дерево на голубовато-синем фоне, из гнезда выглядывают три маленьких забавных человечка с удлиненными красноватыми носами, один из них — с длинной бородой и в шляпе. Книга была зачитана буквально «до дыр». В ней было какое-то необъяснимое очарование, хотя никаких особенных чудес с героями вовсе не происходит. Наверное, особенно привлекательными их чертами было стремление жить в мире друг с другом и природой, доброта, чувство юмора и доброжелательность.
Личность и творческая судьба Эно Рауда (1928−1996) очень интересны. Его отец — эстонский поэт Март Рауд, сестра — художница Ану Рауд, а собственная семья тоже оказалась необычайно одаренной и абсолютно творческой. Супругой Эно Рауда стала детская писательница и переводчик Айно Первик, а их дети — писатель, японист и полиглот Рейн Рауд (владеет более чем тридцатью языками), музыкант Михкель Рауд и художница Пирет Рауд.
Свои первые произведения Э. Рауд опубликовал ещё в конце 1930-х годов, примерно в десятилетнем возрасте, в детском журнале, под псевдонимом Эно Саммальхабэ, что в переводе с эстонского означает Эно Моховая Борода. В 1952 году Рауд окончил Тартуский государственный университет по специальности «эстонский язык», затем несколько лет работал в Эстонской национальной издательской ассоциации, после чего занялся писательским трудом.
Первой книгой, которая принесла автору популярность, стал цикл рассказов о Сипсике — ожившей тряпичной кукле, вышедший в 1960-е годы. Со временем Сипсик (в том виде, в каком его нарисовал известный эстонский художник Эдгар Вальтер — чёрные растрёпанные волосы и костюмчик в широкую бело-голубую полоску) стал одним из символов детской литературы Эстонии.
Решив подарить своей младшей сестре Ану на день рождения куклу, Март шьёт её сам: лоскутки, вату и иголки с ниткой ему даёт бабушка. Однако результат немного огорчает его: «Кукла получилась совсем некрасивая, не такая, какую он мечтал сделать». В расстроенных чувствах Март говорит, что у него получилась не кукла, а «просто сипсик какой-то». Неожиданно Сипсик начинает разговаривать, причем только с Ану и Мартом, другие люди его не слышат. Дети не расстаются с любимой игрушкой: они отправляют ее на луну, залезают с ней на крышу, плавают на надувной лодке, борются с осами.
В этой книге с теплотой и пониманием рассказывается об обычных детях, в жизни которых происходит вдруг нечто такое, о чем другие люди и не подозревают, у них появляется тайна. Наверное, все мы в детстве мечтали об игрушке, с которой можно поговорить перед сном.
Книга была переведена на английский, немецкий, финский, польский, японский, белорусский, таджикский и другие языки. На русский язык было сделано несколько переводов: наиболее полным и близким оригиналу считается перевод Татьяны Теппе, изданный в 1982 году, но в современных изданиях книги используется пересказ Геннадия Муравина, где эстонские имена «Март» и «Ану» заменены на русские — «Максим» и «Аня». Сегодня книги издаются только эстонскими издательствами: «Tammerraamat» (последнее переиздание в 2012 году) и «КПД» (дополнительный тираж в 2008 году — к 80-летию автора).
Иллюстрации к «Сипсику» тоже заслуживают внимания. Рисунки Эдгара Вальтера, которые были изначально придуманы для книги, безусловно, считаются эталонными. Именно они использованы в современном издании «Tammerraamat». Но были у книги и другие иллюстраторы. Так, в советском издании 1980 года Герман Огородников изобразил Сипсика блондином. Брюки у него были белые в синюю полоску, но рубашка — белая в красный горошек. Современное издание «КПД» вышло с оригинальными акварельными рисунками Романа Кашина, где каждая иллюстрация — не образ, а, скорее, цветовой импульс и жизнерадостный посыл маленькому читателю.
Эно Рауд писал также замечательные детские стихи. К 75-летию со дня рождения автора, вышла первая книга его стихов на русском языке в переводе Людмилы Симагиной — «Рыба ходит, колобродит…» (КПД, 2003). Это «смешные стихи для веселых детей» — для тех маленьких читателей, которые любят чудеса и превращения, ассоциации и каламбуры, игры в слово и со словом. В издании использованы параллельные тексты на эстонском и русском языках. А украшают книгу красочные, хотя и необычные иллюстрации дочери Эно Руда — художницы Пирет Рауд.
А несколько лет назад вышла еще одна книга стихов Эно Рауда — «Тыкволунье» («КПД», 2011). Переводчик этой книги — известный петербургский поэт, получивший не одну литературную премию за свое поэтическое мастерство, Михаил Яснов. В детских стихах Э. Рауда — весёлая простота и свежесть, яркая фантазия и шутки, искусная игра рифмами, словом и… чуть-чуть печали.
Вот что писал о поэзии Рауда Михаил Яснов: «Эти стихи показались мне воплощением доведённого чуть ли не до абсолюта принципа словесной, звуковой игры. Позднее, в обзоре Марта Мягера, опубликованном в журнале «Детская литература», я нашёл точное определение поэзии Эно Рауда как попытки развить у детей «лингвистическое чувство юмора». А сколько в его стихах удивительной звукописи, которую — если удаётся! — так сладостно сохранять в переводе:
Банный день
Волны в море закипали —
Волны камбалу купали,
Волны пели, волны выли,
Плоских камбал тёрли в иле.
Тёрли с толком, тёрли с пылом,
Тёрли с пеной, словно с мылом,
Так — что по бокам болят
Плавники у камбалят!
Целый день их море тёрло —
Но у моря дел по горло:
Нужно ската отыскать,
Приласкать,
Прополоскать!"
Эно Рауд также пересказал для детей эстонский национальный эпос «Калевипоэг», который был создан на основе народных песен и сказаний в 1857—1861 годах эстонским писателем и фольклористом Фридрихом Р. Крейцвальдом.
Рауд писал и для подростков: «История с «летающими тарелками», «Нержавеющая сабля», «Томагавк выкопан» и др. Есть у писателя и отчасти автобиографическая книжка — «Огонь в затемненном городе» (1967), захватывающая повесть о жизни подростков в оккупированном нацистами эстонском городке. В основу сюжета положена биография автора книги. По этой книге был снят кинофильм «Огонь в ночи» («Таллиннфильм, 1973), а также поставлен радиоспектакль «Странный господин».
Кроме того, Э. Рауд написал сценарии к шести мультфильмам: «Маленький мотороллер» (1962), «Яак и робот» (1965), «Хитрый Антс и Нечистый» (1967), «Такие дела» (1973), «Клоун и Кропс» (1976), «Пылесос» (1978).
Сегодня приобрести книги Э. Рауда в России непросто. За исключением «Муфты, Полботинка и Моховой бороды» издательства АСТ, все остальные произведения писателя выходят в Эстонии. Вы имеете шанс купить их лишь на книжных ярмарках и выставках, куда регулярно приезжают эстонские издательства, и в небольшом специализированном магазине «Скандинавская книга».
Выражаю благодарность директору эстонского издательства «КПД» Валентине Кашиной за предоставленные фотографии из архива семьи Рауд.
1. Встреча у киоска.
Однажды у киоска с мороженым случайно встретились трое накситраллей: Моховая Борода, Полботинка и Муфта. Все они были такого маленького роста, что мороженщица приняла их поначалу за гномов.
Были у каждого из них и другие занятные черточки. У Моховой Бороды — борода из мягкого мха, в которой росли хоть и прошлогодние, но все равно прекрасные ягоды брусники. Полботинка был обут в ботинки с обрезанными носами: так удобнее шевелить пальцами. А Муфта вместо обычной одежды носил толстую муфту, из которой торчали только макушка и пятки.
Они ели мороженое и с большим любопытством разглядывали друг друга.
— Извините, — сказал наконец Муфта. — Возможно, конечно, я и ошибаюсь, но, сдается мне, будто в нас есть что-то общее.
— Вот и мне так показалось, — кивнул Полботинка.
Моховая Борода отщипнул с бороды несколько ягод и протянул новым знакомым.
— К мороженому кисленькое хорошо.
— Боюсь показаться навязчивым, но славно было бы собраться еще как-нибудь, — сказал Муфта. — Сварили бы какао, побеседовали о том о сем.
— Это было бы замечательно, — обрадовался Полботинка. — Я охотно пригласил бы вас к себе, но у меня нет дома. С самого детства я путешествовал по белу свету.
— Ну совсем как я, — сказал Моховая Борода.
— Надо же, какое совпадение! — воскликнул Муфта. — Со мной точно такая же история. Стало быть, все мы — путешественники.
Он бросил бумажку от мороженого в мусорный ящик и застегнул «молнию» на муфте. Было у его муфты такое свойство: застегиваться и расстегиваться с помощью «молнии». Тем временем и остальные доели мороженое.
— Вам не кажется, что мы могли бы объединиться? — сказал Полботинка.
— Вместе путешествовать гораздо веселей.
— Ну конечно, — с радостью согласился Моховая Борода.
— Блестящая мысль, — просиял Муфта. — Просто великолепная!
— Значит, решено, — сказал Полботинка. — А не съесть ли нам, прежде чем объединиться, еще по мороженому?
Все были согласны, и каждый купил еще по мороженому. Потом Муфта сказал:
— Между прочим, у меня есть машина. Если вы ничего не имеете против, она станет, образно говоря, нашим домом на колесах.
— О-о! — протянул Моховая Борода. — Кто же будет против?
— Никто не будет против, — подтвердил Полботинка. — Ведь так приятно ездить на машине.
— А мы поместимся втроем? — спросил Моховая Борода.
— Это фургон, — ответил Муфта. — Места всем хватит.
Полботинка весело присвистнул.
— Порядок, — сказал он.
— Ну и славно, — облегченно вздохнул Моховая Борода. — В конце концов, как говорится, в тесноте, да не в обиде.
— И где же стоит этот дом на колесах? — спросил Полботинка.
— Около почты, — сказал Муфта. — Я тут отправил десятка два писем.
— Два десятка! — поразился Моховая Борода. — Вот это да! Ну и друзей у тебя!
— Да нет, совсем наоборот, — смущенно улыбнулся Муфта. — Я пишу никаким не друзьям. Я сам себе пишу.
— Сам себе посылаешь письма? — удивился в свою очередь Полботинка.
— Понимаете, мне страшно нравится получать письма, — сказал Муфта. — А друзей у меня нет, я бесконечно-бесконечно одинок. Вот и пишу все время сам себе. Вообще-то я пишу до востребования. Отправляю письма в одном городе, потом еду в другой и там их получаю.
— Ничего не скажешь, это очень своеобразный способ вести переписку, — заключил Моховая Борода.
— Очень остроумно, — подтвердил и Полботинка. — Возьмем еще по мороженому?
— Конечно, — согласился Моховая Борода.
— Я тоже не против, — сказал Муфта. — Я даже полагаю, что мы могли бы разочек попробовать шоколадного. Правда, оно чуточку дороже обыкновенного сливочного мороженого, но ради такой неожиданной и замечательной встречи стоит не пожалеть копейку.
Каждый купил по шоколадному мороженому, и они молча принялись лакомиться.
— Сладко, — сказал наконец Моховая Борода. — Даже слаще, чем обыкновенное мороженое.
— Угу, — подтвердил Полботинка.
— Очень-очень вкусно. Ну просто изумительный кисель, — сказал Муфта.
— Что? — Моховая Борода удивленно взглянул на Муфту. — О каком киселе ты говоришь? Мы ведь едим шоколадное мороженое, или я ошибаюсь?
— Ох, извините, пожалуйста, — смущенно сказал Муфта. — Само собой разумеется, мы едим шоколадное мороженое, а никакой не кисель. Но стоит мне разволноваться, как я тут же начинаю путать названия сластей.
— Почему же ты волнуешься, когда ешь шоколадное мороженое? — удивился Моховая Борода. — Чего тут волноваться?
— Да я вовсе не из-за мороженого волнуюсь, — объяснил Муфта. — Меня взволновало знакомство с вами. Это приятное волнение, как говорится. Всю свою жизнь я провел в ужасном одиночестве. И вдруг нахожу таких замечательных спутников, как вы. От такого кто угодно разволнуется.
— Может быть, — сказал Полботинка. — Меня, во всяком случае, шоколадное мороженое тоже волнует. Вы только посмотрите: я весь трясусь от волнения.
И в самом деле, он сильно дрожал, а лицо просто посинело.
— Ты же простудился, — сообразил Моховая Борода. — Эх, не на пользу пошло тебе мороженое.
— Вероятно, да, — согласился Полботинка.
— Не стоит больше есть мороженое, — испугался Муфта. — Разве что взять несколько стаканчиков про запас. У меня в фургоне есть холодильник.
— Ну да! — воскликнул Моховая Борода.
— Вот здорово! — обрадовался Полботинка. — Мы возьмем с собой приличный запас недель на восемь.
— Одно плохо, — продолжал Муфта, — холодильник работает, когда машина стоит. А на ходу электричество раскаляет холодильник до невозможности.
— Мгм… — хмыкнул Полботинка. — Значит, мороженое мгновенно растает?
— Конечно, — сказал Муфта.
— В таком случае разумнее отказаться от этой мысли, — задумчиво произнес Моховая Борода.
— И мне кажется, что это самое правильное, — сказал Муфта. — Но я не хочу навязывать вам свое мнение.
— Мои ноги сейчас превратятся в ледышки, — сказал Полботинка. — Может быть, удастся отогреть их в холодильнике у Муфты?
Однажды вечером у меня закончились силы и время. «Почитай Феде на ночь», – попросила я мужа. «Ты знаешь – я не люблю читать вслух, да и не получится так интересно, как у тебя», – начал отговариваться супруг, но спорить не решился.
Федя удобно устроился в кровати. «Однажды у киоска с мороженым случайно встретились трое накситраллей: Моховая Борода, Полботинка и Муфта. Они были такого маленького роста, что мороженщица приняла их поначалу за гномов», – прочитал папа и остановился.
– Я должен вот это читать ребенку каждый вечер перед сном? ‒ спросил он, откладывая в сторону книгу эстонского писателя Эно Рауда «Муфта, Полботинка и Моховая Борода». – Что это за странные герои, да еще и с такими именами?!
– Читай, папа! – приказал четырехлетний Федор, и отец сдался.
С этого времени три маленьких человечка прочно вошли в нашу жизнь. Федор вечером радостно бежал в кровать, усаживая папу рядом. Отец некоторое время делал вид, что книга лично ему не интересна, но потом увлекся чтением. Вскоре к Феде присоединился восьмилетний Даня. Он бы мог сам проглотить книгу, не дожидаясь вечера, но, на удивление, папа оказался прекрасным чтецом. Даже я, отложив вечерние дела, присаживалась слушать невероятную историю трех накситраллей – маленьких добродушных человечков.
Папа быстро поймал нужную волну, читая по ролям. Накситралли заговорили каждый своим голосом: Моховая Борода – ярый ЗОЖник, защитник природы, – низким и глуховатым; подвижный и резкий бродяга Полботинка – с хулиганскими интонациями; а сентиментальный интеллигент Муфта – тихим и слегка занудным.
Моховая Борода сразу понравился братишкам. Обстоятельный и неконфликтный, практичный и заботливый. Этот накситралль – обладатель густой бороды из оленьего мха ягеля, в которой и ягоды росли, и птица с птенчиками нашла приют. Когда накситралли ели возле киоска мороженое, Моховая Борода отщипнул с бороды несколько ягод брусники и угостил новых знакомых. «К мороженому кисленькое хорошо», ‒ долго цитировали братишки Моховую Бороду. Именно он в буквальном смысле пригрел на груди гадюку Матильду, которая потом сослужила человечкам хорошую службу в борьбе с крысами.
А когда Полботинка приболел и закашлял, Моховая Борода лечил его отваром из мха. Он опустил свою бороду в кипяток, чтобы заварить целебный отвар. Моховая Борода - убежденный натуропат: «Нет смысла связываться с какими-то искусственными таблетками и каплями. Для чего же в таком случае обширная кладовая природы? Для чего существуют лекарственные травы? Оттого и идут многие беды, что люди отворачиваются от природы и слишком часто прибегают к разным таблеткам и прочим подобным вещам. В конце концов, и сами мы – частица природы». Мои симпатии в этом вопросе – на стороне Моховой Бороды.
– Папа, кто тебе больше нравится – Моховая Борода, Муфта или Полботинка? ‒ спросили как-то дети.
– Мне – Муфта, – дал неожиданный ответ папа, больше похожий на Моховую Бороду. – Он такой чистенький, аккуратненький. У него машина есть, в которой он живет – не то что эти перекати поле: один на земле спит, бородой укрывается, а другой в дырявых ботинках ходит – ему, видите ли, так удобнее постоянно шевелить пальцами.
Дане стало обидно за Полботинка. Не зря по характеру этот герой напоминает самого Данилу – порывистый, беспечный, склонный к приключениям. А как ловко он вскарабкался по дереву в минуту опасности, как лихо стреляет из рогатки! Конечно, Муфта аккуратный, доброжелательный и бескорыстный, да и с точки зрения имущества у него все в порядке. Но какой-то он совсем не героический – переживает по пустякам, путает слова, когда волнуется, плачет над письмами, которые писал сам себе. Да вдобавок никогда не снимает свою муфту, наглухо застегнутую на молнию.
Но, по большому счету, все трое, по мнению братишек, отличные ребята. А на папин взгляд – прекрасно дополняют друг друга. Все они до исторической встречи возле киоска с мороженым были одиноки и скитались по белу свету: Муфта – в машине домике, а остальные ‒ пешком. Именно от одиночества Муфта писал себе письма, Полботинку друга заменила игрушечная мышка, а Моховая Борода находил утешение в общении с природой. Дружба наполнила их жизнь новым смыслом, а скитания превратила в путешествия, полные невероятных приключений.
Накситралли – добрые человечки. В отличие от обычных гномов, они живут среди людей. Как говорится, ничто человеческое им не чуждо. Поэтому накситралли не смогли пройти (а вернее – проехать на Муфтином автомобиле) мимо беды, с которой столкнулись жители одного из городов, где кишмя кишели кошки. Местные жители остались без молока и рыбы – ежедневно эти продукты цистернами отправлялись к старушке, которая кормила полчища котов. Возмутился даже Моховая Борода: «Я тоже люблю животных. И даже очень. Но, по-моему, даже самая горячая любовь должна иметь предел».
Оказалось, что старушка любит только своего кота Альберта. А других кормила, чтобы они не съели его порцию. Окрестные коты повадились ходить к хозяйке Альберта и есть с ним за компанию. «Что поделаешь, если они собираются здесь, – вздохнула старушка».
Полботинка сразу придумал выход. «У меня есть мышь, – сказал он. – Мы веревочкой привяжем ее к машине, и, если Муфта поедет достаточно быстро, ни одна кошка не отличит мою мышку от настоящей». По его мнению, коты набросятся на игрушку, потому что настоящие мыши давно убежали из города кошек.
Уловка сработала – хвостатых удалось увести из города. Накситраллям пришлось пережить немало трудностей, прежде чем им удалось заманить кошачью стаю на необитаемый остров и благополучно уехать от разъяренной своры. И все бы хорошо, но, как говорил Моховая Борода, «в природе должно царить равновесие». Братишки сразу почувствовали неладное – нельзя же назвать хорошим делом изгнание кошек на необитаемый остров. И сами животные страдали в замкнутом пространстве, и птицам житья не стало. А людей сразу атаковали крысы. Накситралли тоже попали под раздачу. Серые твари загнали человечков в западню, вырваться из которой удалось только чудом. Храбрым накситраллям пришлось восстанавливать равновесие в природе. Они вернули кошек в город, избавив их от заключения на острове, и крысиный террор прекратился.
…Поздно вечером, когда до конца книги остались две главы, я прокралась в комнату, где спали дети, и вытащила историю про накситраллей из-под Даниной подушки. Тут же, при свете ночника, я торопливо прочитала все до последней строчки – у взрослых тоже есть свои маленькие слабости. Когда же папа дочитал книгу, братишки долго ходили под впечатлением. Даня периодически перечитывал некоторые главы, а Федя рисовал накситраллей в тетрадке.
– Мама, а можно придумать, что было дальше? – спросил Федя. Он никак не мог смириться с тем, что история закончилась.
– Я напишу продолжение книги! – заявил Даня.
Но, к счастью, до нас это сделал автор. В скором времени мы отправимся в библиотеку за продолжением удивительной серии сказочных повестей.
А за папой теперь прочно закрепилась новая обязанность – читать детям на ночь. И, вы знаете, ему понравилось!
Эно Рауд
«Муфта, Полботинка и Моховая Борода. Книга 1. Книга 2»
Художник Эдгар Вальтер
Перевод с эстонского Лео Вайно
Издательство «Нигма», 2019
Борода в древнем мире
У всех древних народов волосы были частью культовых верований. Отсечение волос на голове или теле имело мистическое значение: волосы стригли при инициации юношей, пряди волос были частью погребального обряда, а насильственное лишение волос — знак победы и унижения соперника: например, скальпирование у индейцев, принудительное бритье рабов в древнем Вавилоне.
Борода в традиционном обществе служила признаком красоты, мужества и благородства. У народов азиатского Востока борода однозначно трактовалась как атрибут мужской силы: так, в Месопотамии чиновники и солдаты обязаны были носить бороду. Сохраняла борода культовое значение и у северных европейцев.
Немецкие язычники клялись волосами и бородой; все боги скандивавов бородаты, при этом Один прозывался «пышноволосым», а Тор «пышнобородым».
Бороды побежденных собирали как знаки одержанных побед и превосходства. Гигант Рето в «Истории королей Британии» имел плащ, сотканный из бород убитых им королей.
В Древнем Египте ношение бороды было дозволено только фараону: остальные — от жрецов и чиновников до простолюдинов — брили лицо. В полисах Древней Греции борода была знаком принадлежности к государственной власти или философской школе, ассоциировалась с мужской силой и привлекательностью.
Первым известным историческим лицом, брившим бороду, был Александр Македонский. Существует легенда, что перед индийским походом Александр узнал, что тактика тамошних воинов заключается в том, чтобы хватать противника за бороду во время ближнего боя, и приказал своему войску сбрить бороды. Так, со времени Александра (IV в. до н. э.) в Средиземноморском мире господствовал обычай брить (или выщипывать) бороду. Бриться «до кожи» было необязательно, да и не все могли себе это позволить — можно было обстригать бороду ножницами, оставляя небольшую щетину.
В Древней Месопотамии применялась эпиляция с помощью глины или воска. В Древнем Египте, где бритье было насущной необходимостью из-за жары, применяли выщипывание и эпиляцию глиной, но отсюда же пошли первые бритвы. Бритвы — медные, бронзовые и стальные — впоследствии используются в Греции и Древнем Риме.
Излишние волосы души моей
Со времен Александра мода на бритье бород появилась в Греции, затем ее переняли римляне, у которых бритое лицо стало обязательным признаком цивилизованного человека. И после падения Римской империи в V веке короли и правители Европы, подражая первым Каролингам и самому Карлу Великому, брили бороды и иногда носили усы. Согласно обряду коронации императоров первой половины XII века, они должны были «быть бриты», когда папа римский целует коронуемого в лоб, щеки и уста.
В древности и Средневековье бритье было медленной и болезненной процедурой, к тому же требовавшей средств. Вряд ли большинство простых мирян брились часто.
Тем не менее господствовали разные моды. Солдаты на средневековых миниатюрах изображаются безбородыми, особым образом были обриты факиры и комедианты.
К XII веку относят трактат Бурхарда Беллевосского «Апология бороды», в котором автор дает описание разных «стилей» бород и усов:
“barbae funiculatae” («как веревки»), “corniculatae” («маленькими рожками»), “furcate” («вилами», то есть разлапистые бороды), “calanistratae” (завитые с помощью железа, как волосы женщин)… Бороды заостренные, длинные, ниспадающие на живот и бороды «как птичьи хвосты».
В Англии в англосаксонскую эпоху (V–IX века) любой, кто отрезал человеку бороду, должен был заплатить вергельд в 20 шиллингов. В «Русской правде» (X–XI века) за вырванный клок бороды полагалась пеня в 12 гривен (тогда как за отсеченный палец на руке — всего 3 гривны). К русской бороде мы еще вернемся, но как же Европа в итоге осталась безбородой? Всему виной католические священники.
В XI веке мирянин, вступавший в монастырь, произносил обет: «Я предаю излишние волосы души моей на пострижение в жертву и волосы головы моей на бритье…» в качестве символа послушания. Действительно, духовенство и монахи в средневековой Европе все были бритыми.
Уже в XII–XIII веках моралисты и ханжи считали, что пышная борода указывает на греховность человека, а небольшая ухоженная бородка — на сладострастие.
Преследовались и длинные волосы: «Христос и Его апостолы изображаются с длинными волосами не потому, что они носили их в действительности, но из соображений святости», — путано писал богослов XII века Петр Коместор (Едок). Крестоносцам епископы рекомендовали сбривать бороды, чтобы их нельзя было спутать в битве с бородатыми противниками.
Словом, бритое лицо стало явной принадлежностью высшего общества — и осталось ею в дальнейшем, в века Возрождения и Новое время. (Заметим, что европейские крестьяне и бедняки при этом носили бороды.) Элита же отпускала волосы и бороду в трауре, ссылке, отшельничестве. Ну а тем временем в России бороду носили все мужчины независимо от социального статуса.
Усы на Руси
Брились или нет восточные славяне в языческую эпоху — вопрос, на котором сломано не одно копьё. Не будем в него вдаваться — скорее всего, южные славяне брились, а северные — нет — чисто по климатическим причинам. Но в X веке между Западной и Восточной церковью по вопросу стрижки бород происходит серьезный раскол. Русь в этой ситуации — на стороне византийского христианства, где священники носили бороду.
«Не стригите головы вашей кругом, и не порти края бороды твоей» — это цитата из Библии (Левит, 19:27). В средневековой Руси этот принцип свято соблюдался.
Один из первых больших скандалов с бородой случился с Василием III, отцом Ивана Грозного. Чтобы понравиться Елене Глинской, будущей матери Ивана и литовской княжне, Василий сбрил, по западному обычаю, бороду. Когда бояре стали пытаться ему подражать, на них ополчилось духовенство, и мода не прижилась. Сам Иван Васильевич впоследствии запрещал брить бороды «и попу и мирским людем», а в 1551 году по его инициативе собрался церковный Стоглавый собор, который прямо табуировал брадобритие: «Безбородому невозможно в царствие небесное внити», — говорит Стоглав. Согласно его текстам, бритого даже нельзя отпевать.
Бородой на Руси гордились и клялись. Путешественник Адам Олеарий говорит о московских боярах, что «те из них, которые имеют большую бороду и толстое брюхо, пользуются большим уважением. Его царское величество (имеется в виду Михаил Федорович. — Прим. авт.) выставляет таких людей на торжественных аудиенциях, думая этим вселить в иноземцах большее к своей особе уваженье». Григорий Котошихин писал о времени царя Алексея Михайловича, что «иные бояре, брады свои уставя, ничего не отвещают, потому что царь жалует многих в бояре не по разуму их, а по великой породе». Именно при царе Алексее усилились гонения на бритых мужчин и даже у заслуженных бояр отнимались чины за подрезывание волос. Но почему это вообще началось?
Бритвенный станок цивилизации
Ксенофобия в России XVII века существовала не только на словах. Как писал историк Николай Костомаров, «все западные христиане являлись в понятии русского под именем немцев; их признавали некрещеными. По понятию строгого благочестия, не только дружба с немцами, но само прикосновенье к ним оскверняло православного. На этом основании, когда великие князья и цари принимали послов и допускали их к руке, то обмывали руку, чтобы стереть с нее оскверняющее прикосновение еретика». Вот так следовало, по идее, относиться к иностранцам. И царь Алексей Михайлович этот ритуал тоже соблюдал — а сам вовсю интересовался иностранными изобретениями, наукой и культурой, завел у себя придворный театр…
Да и вообще иноземцев кругом становилось все больше. Огромная торговля с Европой шла через Архангельск, где уже привычным делом стали межнациональные браки. Европейские военные (немцы и англичане в основном) обучали и тренировали русские полки. В Россию из Англии ехали купцы и медики.
Через западную моду и светские развлечения в Россию проникал и западный образ светского человека — бритого, то есть с «босым лицом».
В 1675 году выходит указ, чтобы придворные чины (стольники, стряпчие, дворяне и жильцы — придворная элита того времени) «иноземных немецких и иных извычаев не перенимали, волос у себя на голове не подстригали, а также платья, кафтанов и шапок у себя не носили и людям своим тоже носить не велели». Таким образом двор стареющего царя Алексея пытался защититься от «иноземщины» в царских покоях.
Но уже в 1681 году царь Федор приказывает дворянам и приказным (чиновникам) носить короткие «европейские» кафтаны. Кстати, символично, что сам Федор — царь без бороды (по возрасту; она просто не успела вырасти, Федор Алексеевич скончался в 21 год). В Москве начинают брить бороду, что вызывает протест традиционалистов. В качестве последнего средства патриарх Адриан издает специальное послание, в котором убеждает в неизбежности адских кар за брадобритие… Но Адриан был последним патриархом досинодального периода — вскоре институт патриаршества будет отменен Петром Первым. Как, кстати, и бороды.
Царь-брадобрийца
Раз уже выходили царские указы, запрещавшие ходить в иноземном платье при дворе, значит, петровские новации имели хоть какую-то, да почву. Все равно первый день брадобрития был шокирующим. Вернувшись из Великого посольства в европейские земли, царь собрал придворных в Преображенском дворце, ласково говорил с ними, рассказывал о походе — и собственноручно обрезал бороду то одному, то другому царедворцу. То же повторилось и на следующих пирах — у Шеина, у Лефорта… Уже через несколько пиров высшее общество поняло, к чему клонит царь, и начало примерять немецкое платье.
Петр знал, как сторонится русский бритого иностранца в кафтане и треуголке. По его замыслу, для того, чтобы Россия научилась торговать с Европой, русские дельцы должны были стать похожими на европейцев — сначала внешне, а там и все остальное подтянется.
С 1700 года сначала все правительственные чины, дворяне и чиновники, а затем и «все вообще» люди, кроме духовенства, извозчиков и пахотных крестьян, должны были начать носить немецкое платье. А в 1705 году повелено: «Всякого чина людям, кроме церковного (попов и дьяконов), брить бороды и усы». С того, кто не хотел подчиняться, брали ежегодный налог: с чиновников и состоятельных горожан («торговых и посадских») по 60 рублей, с богатых купцов — по 100, с горожан победнее — по 30 рублей, а с крестьян, входящих с бородой в город, каждый раз по 2 деньги (1 копейка).
У городских ворот стояли специальные досмотрщики, другие разыскивали бородачей по улицам и площадям. Особенно тяжко приходилось староверам, которые бороду сбрить просто не могли. В 1722 году было приказано, чтобы носящие бороды платили по 50 рублей в год и «чтобы оные бородачи и раскольщики никакого иного платья не носили, как старое, а именно: зипун со стоячим клееным козырем, ферязи и однорядку с лежачим ожерельем» — в общем, карикатурный «староверский» костюм. Пришедшим в государственное учреждение бородачу не в таком платье отказывали в принятии документов и взыскивали с него штраф. Тому, кто приведет к воеводе одетого «не по форме» бородача, полагалась половина такого штрафа. А в 1724 году царь еще повелел и «женам бородачевым» носить шапки с рогами. Разумеется, такие дикие меры дополнительно способствовали переходу многих раскольников на нелегальное положение.
Можно себе представить, какое — при хаосе в тогдашних государственных учреждениях, неопределенности в порядке взимания «бородовых» денег и пошлин — открывалось поле для злоупотреблений!
«Бедный промышленник из купечества или из крестьян везет в город: харч, бревна, дрова, уголья или какой-нибудь другой товар; у городских ворот: стой! а борода? И вот летит алтын и копейка в карманы заставных — не хочет платить, отправляют в воеводскую канцелярию, а оттуда в тюрьму — и долго, долго просидит в ней: откуда бедному взять 50 рублей? В воеводской канцелярии в Петербурге в 1723 году накопилось так много бородачей из бедных торговцев и промышленников, приехавших в город с самыми ничтожными товарами, что по указу Сената велено выбрить им бороды и выпустить на поруки…»
Г. Есипов. «Русская борода и немецкое платье»
Бритое лицо и немецкое платье стало «пропуском» в новое общество: хочешь жить в городе и зарабатывать — брейся и одевайся по-европейски.
«Отмена» бороды далась далеко не просто, но дело было сделано, и вся верхушка общества после Петровской эпохи бород уже не носила. А вот среди пашенного крестьянства уважением к бороде по-прежнему было столь сильным, что брить бороду не осмеливались даже… женщины. О курьезном случае в 1741 году сообщали «Санкт-Петербургские ведомости»:
«В 1739 г. была привезена в Академию наук из Московской губернии „мужицкая жена“ Аксинья Иванова, 45 лет, как замечательный раритет. У нее с двадцатилетнего возраста стала расти мужская борода, с усами, и достигла 4–5 дюймов длины. В академии с нее списали „живописным художеством“ портрет… Росту своих волос не противилась, и как стрижением, так и вырыванием препятствовать оному не хотела, но за грех сие почитала. А и муж ее того делать ей не советовал».
«Высочайше утвержденные усы»
Индустрия взимания «бородовых» денег породила огромное количество злоупотреблений — а главное, оставалась доходной статьей государства. Поэтому после смерти Петра борода на лица русских мещан не вернулась. В 1762 году Екатерина II, только вступив на престол, выпустила указ о разрешении бежавшим за границу раскольникам вернуться в Россию — и велела не преследовать их за ношение бород. Екатерина также отменила бородовую пошлину для гражданских, а военным по-прежнему строго наказывали бриться.
К началу XIX века бритье сделалось для высших сословий в России уже общим местом.
Отпускание дворянином бороды могло означать какое-то несчастье или желание посвятить себя духовной жизни. Александр I говорил, что в случае проигрыша войны Наполеону отрастит бороду и уйдет в Сибирь.
Однако влияние французских мод постепенно возвращает бороды на лица молодых российских дворян — вместе с цилиндрами и стеклышками в глазу. «Борода все еще в большой моде. Да, борода! Кто хочет одеваться совершенно по-парижски, тот должен носить бороду…» — читаем в 1834 году.
Вообще в эпоху Николая I ношение усов и бороды в обществе не приветствовалось и считалось признаком вольнодумства или фатовства. Даже Пушкин, отпустив бороду, вынужден был скрываться от глаз светского общества: «Он никуда не показывался, потому что ехал с бородой, в которой ему хотелось показаться жене».
Сам Николай до восшествия на престол и в первые годы брился начисто; но потом на его верхней губе вскочила досадная бородавка, а Николай I очень щепетильно относился к своему внешнему виду. На престоле оказался первый со времен Петра Великого усач.
С 1832 года воинским чинам было разрешено носить усы и баки (но не бороды). Для гражданских чинов все оставалось строго. 30 марта и 2 апреля 1837 года вышли указы, напоминавшие о строгом запрете носить усы и бороды всем гражданским чинам и чинам придворного ведомства. В указе от 2 апреля говорилось: «император… изволил заметить, что многие гражданские чиновники, в особенности вне столицы, дозволяют себе носить усы и не брить бороды… подражая французским модам». Император находил это «совершенно неприличным» и повелел «всем начальникам гражданского ведомства строго смотреть, чтобы их подчиненные ни бороды, ни усов не носили, ибо сии последние принадлежат одному военному мундиру».
Как пишет А. Фаресов, «один только профессор батальной живописи Богдан Павлович Виллевальде носил „высочайше утвержденные усы“, как он выражался, на том основании, что император Николай Павлович очень часто посещал мастерскую художника, очень любил последнего и, в виде исключения, позволил ему носить усы». В 1848 году, однако, усы разрешили носить также чиновникам одного гражданского ведомства — Корпуса путей сообщения.
В 1850-е годы усы и бакенбарды стали модным аксессуаром викторианского мужчины — возможно, после Крымской (Восточной) войны, откуда британские офицеры возвратились порядком заросшими. Со временем и в России наступило послабление законодательства по этому вопросу: Александр II, сам носивший пышные бакенбарды, в 1874 году разрешил военным носить бороды во всех войсках, кроме гвардии, свиты императора и высших военных и морских чинов. А в 1881 году бородатый царь Александр III «вернул» бороды и гражданским чиновникам. Бороду носили и многие члены царской семьи рубежа веков — Константин Константинович, Николай Михайлович, Сергей Александрович и сам Николай II.
В Советской России законов о растительности на лице уже не было. Борода, конечно, могла восприниматься как характерный атрибут геологов, художников, диссидентов, но денег за ее наличие никто брать не пытался. Обязательным бритье бороды осталось только в армии.
Читайте также: